Андрей Ветер - Осколки сердца

– Юра, а ты не боишься, что здешние «ребята» прослушивают тебя? – спросил Буданов, не без основания опасаясь, что в автомобиле могли стоять «жучки».

– Да пусть прослушивают. Они же прекрасно знают, кто есть кто…

И всё же, смертельно больной, он продолжал строить планы, думать о работе и даже не желал «поделиться» своей лучшей агентурой с коллегами.

***

Но до смерти Юрваса ещё далеко.

После высылки из Индии (это, кстати сказать, получилась очень тихая высылка, без официальных бумаг, без шума, Индия не стала скандалить) Юрваса отправили на УСО (курсы усовершенствования).

– Там просто дом отдыха, – говорил он, приезжая домой на выходные дни, – читаешь себе и читаешь, больше ничего не делаешь. Жаль только, что большинство людей там не ложится спать до глубокой ночи, галдят, уснуть не дают… Много пьют…

Сам он практически бросил пить к тому времени. С чем это было связано? Не знаю. Для меня такой факт был радостным, ибо я не переносил даже едва уловимый запах спиртного, исходивший от него. Должно быть, этот запах увязывался в моей голове со всеми пережитыми ранее кошмарными сценами родительских ссор.

Так или иначе, но отец почти перестал пить. Он сильно изменился после возвращения из Индии. Он искал контакта со мной, а я уже почти отбился от родительских рук.

Однажды он принёс мне журнал «Плэйбой».

– Взгляни-ка на это. Только так, чтобы мать не видела, а то она нам обоим отгрызёт голову. Тебе пора уже понять, что да как…

Журнал был на немецком языке, так что содержание статей и рассказов осталось для меня неизвестным, но не это было главное. С ярких глянцевых фотографий на меня смотрели красивые женщины. Их позы были столь беззастенчивыми, а тела столь великолепны, что у меня перехватило дыхание. Некоторые из женщин показались мне вовсе не людьми, а существами иного сорта. Они излучали свет, которого я не видел прежде. В них таилась сила, пронзившая меня стрелами раз и навсегда. Я был покорён тем, что я увидел. И дело было не в элегантно расставленных стройных ногах, нет. Внезапно я обнаружил, что женская природа – вовсе не то, о чём мы шептались с парнями в туалете, и не то, о чём сообщают сальные анекдоты.

Думаю, что причиной этого озарения был именно Юрвас. Он дал мне тот журнал и тем самым вывел женскую тему из тени непристойности.

Он хотел сблизиться со мной, стать моим другом, но этого, к сожалению, не получилось в те годы из-за моей загруженности в школе – я заканчивал десятый класс и готовился к поступлению в МГИМО. Времени на душевные разговоры не оставалось. Или я просто накрепко закрылся от родителей?

Как-то раз он увидел на моей руке написанное бритвой имя одной девочки. Я был влюблён и продавил бритвой кожу, вычерчивая её имя. Безболезненная процедура, но кровавая. На девочек производила впечатление.

Папа увидел мою руку, когда я спал (он думал, что я спал, но я-то видел сквозь приоткрытые глаза, как он склонился надо мной и покачал головой, глядя на мою руку). Впрочем, обсуждать мою мальчишескую глупость не стал – понимал что к чему. Иногда он всё-таки заговаривал со мной о женщинах, рассказывал что-то из своего прошлого, но всякий раз это получалось как-то обрывочно, скомкано, невнятно. Да и сам я стеснялся таких бесед. Я любил отца, но не видел в нём друга, с которым я мог поделиться тем, что лежало в глубине моего сердца.

Я был одиночка. Таким я и остался.

После высылки из Индии отец был сильно подавлен. Вероятно, он решил, что его карьера в разведке окончена. Но учёба вернула его в нормальное состояние. Он успокоился.

Юрвас был уверен, что время проведённое на курсах, было настоящим отдыхом. Я не знаю. Для меня его нахождение на УСО запомнилось тем, что в институте я познакомился с девочкой по имени Маша (её отец учился вместе с моим на УСО). Позже Маша вышла замуж за Мишу, который носил знаменитую фамилию Коллонтай и, как поговаривали, являлся родственником знаменитой Александры Михайловны Коллонтай. А ещё позже я обнаружил, что жена моего приятеля Володи (в школе он носил кличку Дуня) училась с этой Машей в одном классе. Оказалось, что мир неправдоподобно тесен.

***

Мы, дети чекистов, мало думали о наших родителях. Их работа казалась нам делом далёким и малоосязаемым.

Николай П был для меня дядей Колей. Он отменно играл на гитаре и даже дал мне несколько уроков (у меня была чешская гитара с нейлоновыми струнами, и я тренькал на ней двумя-тремя аккордами). Дядя Коля всегда напоминал мне старшего из сыновей дона Корлеоне из фильма «Крёстный отец». Мне казалось, что он был копией Сантино: такой же чернявый, такой же статный, такой же сильный, такой же вспыльчивый. Правда, проявлений вспыльчивости дяди Коли сам я никогда не видел, но слышал о ней от его сына Сергея. Не знаю, был ли дядя Коля чересчур строг к своему сыну или сын его вёл себя слишком буйно и распущенно, но Серёге доставалось постоянно. После школы Сергей попал в тюрьму. Мне ничего не известно о причинах этого дела, но думаю, что он хорошенько приложил руку к чьей-то челюсти. Он отличался задиристостью и неумением контролировать свою силу. Помню, он однажды (задолго до тюрьмы) приехал к нам домой с молодой женой, и я увидел, что рука его перебинтована.