Дмитрий Володихин: Интеллектуальная фантастика

У Владимира Покровского дистанция от дебютной НФ-публикации (рассказ «Что такое не везет», 1981) до публикации первого романа («Дожди на Ямайке», 1998) – два десятилетия.

Андрей Столяров напечатал НФ-рассказ «Сурки» в 1984 году, а романом смог порадовать своих читателей лишь в постперестроечное время.

Эдуард Геворкян стартовал как фантаст рассказом «Разговор на берегу» (1973), а первый его роман «Времена негодяев» напечатали через 22 года.

Творческий дуэт Евгения и Любови Лукиных впервые показал себя в 1981 году (повесть «Каникулы и фотограф»). И лишь постперестроечная эпоха дала им возможность опубликовать роман.

Людмила Козинец начала еще в 1983-м (рассказы «Премия Коры» и «В пятницу, около семи»), но первого романа («Три сезона мейстры») дождалась из печати лишь в 2002 году, незадолго до кончины.

Борис Штерн в этом отношении – печальный рекордсмен. У него промежуток от первой НФ-публикации («Психоз») до романа «Эфиоп» составляет три десятилетия.

«Повезло» – по понятиям того времени – пожалуй, только Андрею Лазарчуку. В 1985 году он дебютировал, и пять лет не минуло, как вышел в свет его роман «Мост Ватерлоо».

Таким образом, сама литературная среда, само положение вещей в издательском деле СССР пригвоздили фантастов к «малой» и «средней» форме. Они обречены были совершенствоваться именно в этих жанрах, если хотели публиковаться.

Впрочем, не было бы счастья, да несчастье помогло. Из-под пера представителей Четвертой волны вышла целая галерея исключительно сильных текстов именно в жанрах повести и рассказа. Поколение 70-х научилось концентрировать на небольшом пространстве мощные пласты философии и психологии. Проза «семидесятников» философична, интеллектуальна. Она рассчитана на умного, хорошо образованного читателя, наполнена разнообразными литературными аллюзиями. Она во многом апеллирует к «узнаванию» в авторе себе подобного: «Друг-фантаст, ты знаешь, о чем я думаю, а я знаю, о чем ты думаешь. И мы с тобой порядочные люди, эрудиты и чуть-чуть карбонарии. Мне с тобой хорошо».

Все «семидесятники», – все до единого – были вольнодумцами, но никто не стал открытым диссидентом. Помешала цензура – как государственная, так и внутренняя, предостерегавшая от лобовых конфликтов с системой. Рискованными намеками, высказываниями «на грани» пестрят их тексты, «эзопов язык» развился чрезвычайно, однако из-под печатного станка вплоть до конца 80-х не вышел ни один прямо «подрывной» рассказ представителя Четвертой волны. Злое чудовище цензуры уберегало целую генерацию фантастов от незамысловатого пафоса публицистической борьбы, фонтаном ударившего ввысь в позднеперестроечные годы. В 90-х соблазн открытого высказывания понизил художественный уровень великого множества неплохих текстов. Одних сражений с ленинской мумией хватит на порядочный сборник... анекдотов.

Цензура для «семидесятников» сыграла роль и злого гения, и ангела-хранителя одновременно.

В те годы философский трактат умели загнать в художественную ткань рассказа с изяществом и непринужденностью. Четвертая волна избегала решений лобовых, топорных, открытый публицизм был тогда исключением. Читатель не чувствовал неудобства, когда его погружали в диспут. Прежде его очаровывали, «заводили»... а уж потом со всей осторожностью предъявляли «тезисы». Между тем, четкая философская продуманность целого ряда блестящих рассказов «семидесятников» совершенно очевидна. Это, например, «Носитель культуры» Вячеслава Рыбакова», «Прощай, сентябрь!» Эдуарда Геворкяна, «Третий день ветер» Александра Силецкого.

Как правило, представители Четвертой волны «вооружались» всем арсеналом литературы основного потока. Их тексты в большинстве случаев оснащены литературными приемами то такой степени, что их можно давать в качестве хрестоматийных для студентов Литинститута или на курсах повышения литквалификации. Особенной требовательностью к оригинальности текста и его литературной «амуниции» выделялся на семинарах конца 70-х – начала 80-х Алан Кубатиев.

Совершенно очевидно общее желание «догнать и перегнать» мэйнстрим или, как тогда говорили, «большую литературу», не покидая собственных рельсов. Выйти за рамки традиционной НФ, преодолеть их сдерживающее воздействие. Показать, что нет никакой принципиальной разницы в уровне между фантастикой и «основным потоком», разница возникает лишь за счет добавления в Ф-тексты нового качества – приема «фантастического допущения». Использовать его следует строго дозированно. Ровно настолько, насколько требует этого художественная задача. Миссию «олитературивания» НФ Четвертая волна выполнила с блеском. Ее усилиями граница между «основным потоком» и фантастикой была на девять десятых размыта. [24]Иными словами, была произведена работа, находящаяся строго в русле интеллектуальной фантастики.