Эдуард Мхом: Рим (Rome). Жгут!

– Может, ты позаботишься о том, чтобы он убил кого-нибудь?

– Это случится само собой. У нас, Юлиев, всегда под рукой найдется паратройка врагов.

– Сколько ты просишь?

– Тысячу.

– Ни хера себе! Да за такие бабки я поимел бы половину нарбонских шлюх, не считая их матерей!

– Но мы не в Нарбонии! Где бы это ни было.

– Цезарь обречен в любом случае, но ты слишком умен, чтобы просто так разделить его участь.

– До сегодняшнего дня я и не подозревал, какая же ты на самом деле ты гнусная и старая гарпия.

– Что за дерьмо? Я промок насквозь!

– Мы в полной безопасности. Богатые жертвы были переданы в дар Тритону.

– Если Тритон не сможет нас уберечь от воды, то пусть отсосет у меня!

Сегодня Цезарь на коне, и ты злорадно ликуешь. Завтра он в беде, и я должна унижаться!

Он был консулом Рима, и погибнуть столь жалким образом, быть расчлененным подобно грязному вору – позор!

– Таков закон.

– Римский закон!

– Неужели есть иной закон, ты, женоподобная тварь?

– Ну и дыра! Египтяшкие башки совсем недоумки, коли сотворили такое местечко.

– Не отзывайся дурно о богах на их родной земле.

– Дерьмо! Видел я их богов, Тита Пулла не испугает никакой ублюдок, даже с собачьей башкой!

– Царица, новости из Александрии.

– Говори, червь!

– Я глубоко сожалею о том, что должен сообщить: пусть царица готовится к путешествию в загробную жизнь.

– Когда?

– Сейчас.

Вы отлично умеете бить своих рабов, но вы не в силах отказаться от трубки, и вы это знаете.

– Она принцесса царской крови. Коснись ее и ты умрешь.

– Ну я же не дурак. Я просто говорю, что она меня хочет!

– Нет причин, чтобы болела твоя совесть. Мы делали только то, что должны были делать.

– Думаю, Сатурн сказал то же самое после того, как пожрал своих детей.

Уверяю тебя, брат, если я еще когда-нибудь услышу, как твое имя склоняют вместе со слухами о предательстве, я отрублю эти пухлые розовые руки и приколочу их гвоздями к дверям сената.

Цезарь сорвал осаду и утопил в крови войска Птолемея. Он цел и невредим и повелевает всем Египтом. Ну что за гениальный мужик, а?!

Ты знаешь, что они спят стоя? Слоны. Потому что если лягут, то снова встать уже не смогут.

– Веселей! Мы живы!

– Ну да, мы живы.

– А пока есть жизнь, есть и надежда.

– Боюсь, если чего мы и достигли, друг мой, так опровергли эту старую пословицу.

– Как называется человек, просивший пощады?

– Уверяю тебя, матушка, я понимаю, что мне нечем гордиться, об этом нет речи. Если уж я не покончил с собой по правилам чести, то тебе придется смириться со мной таким, какой я есть.

– Поэзия может подождать.

– Не стоит ей ждать слишком долго. Стихи – удел юных, ты не согласен?

– Зачем шапочка?

– День искупления.

– Сегодня что ли?

– И ты еще зовешь себя евреем?

– Ты что, стал мои ребе?

Я и не представлял, насколько мне не хватало тебя, мрачно расхаживающей по дому.

– Он пылок. Это меня согревает.

– А не зажечь ли больше светильников, чтобы согреться?

– Мертвый?

– Похоже на то.

– Что это было?

– Я его убил.

По воле сената и народа наш любимый отец, Гай Юлий Цезарь, провозглашается диктатором. Пожизненно. Далее: пятый месяц года отныне именуется в его честь июлем.

– Имена имеют определенный вес, верно?

– Назови кота рыбой, но плавать он не научится.

Плебеи обожают глядеть на драки себе подобных – обходится дешевле театра, а кровь самая настоящая.

– Так ты неплох, говоришь?

– Неплох? Я могу добиться оправдания Медеи!

Если бы ты тогда сказал мне, что намерен пойти в Рим, попросил бы у меня клятву верности, то я бы принес ее. Я бы, конечно, подумал, что ты сошел с ума, но все равно поклялся бы тебе в верности, потому что видел в тебе моего отца. Но ты не спрашивал меня о моей верности тебе. Ты потребовал ее под угрозой оружия. Я ничему не изменял.

– Опомнись! Ведь на каждой стене ты нарисован с ножом у моего горла! Я был бы дураком, если бы не придавал этому значения.