Виктор Мясников - Экономика мейнстрима

Тотальная игра в римейки, надо полагать, продлится недолго. Это, конечно, самый легкий способ быстро заполнить заждавшийся рынок, но, с другой стороны, все приедается, да и набор произведений, пригодных для перелицовки, не безграничен. Вполне вероятно, что римейк оформится в некий жанр, в определенной мере канонизируется и займет свое место где-то между пародийным боевиком и интеллектуальным детективом, которые тоже пока жанрово не оформились. Однако появление их неизбежно, поскольку средний класс хочет иметь все.

Процесс сближения возможностей литературы и потребностей среднего класса идет весьма активно. Критика это заметила, и в широкий оборот уже вошел термин беллетризация. Причины этой самой беллетризации никто особенно не ищет, просто фиксируется явление, возникшее как бы само собой. В крайнем случае может быть употреблен какой-нибудь задубелый оборот вроде требования времени или социального заказа, ничего конкретно не означающий. Я думаю, настала пора отбросить эти старопрежние эвфемизмы и прямо назвать главную причину - платежеспособный спрос среднего класса. Между тем процесс не столь прост и однозначен. На самом деле беллетризация, вроде столба пара над кипящим котлом, - всего лишь наиболее заметная составляющая глобальных перемен в мейнстриме, вызванных не только влиянием платежеспособного спроса, но и глубокими внутренними причинами.

Считается, что вся современная литература делится на две части: мейнстрим и литературный ширпотреб. При этом все, что не подпадает под категорию чтива-ширпотреба, автоматически относится к мейнстриму. Принцип разделения простой: не печатают в коммерческом издательстве - значит, серьезный писатель. В результате в одной компании оказались и мастера, и графоманы, и эпигоны всех мастей, и имитаторы, и крепкие ремесленники, и авторы одной книги - о самом себе, и так далее. Новое поколение пишущих, явившееся в конце 80-х, агрессивное, честолюбивое и сметливое, в общем, полный аналог лучшим представителям делового среднего класса, как и всякое поколение до него, принялось воевать за место на Парнасе. А поскольку пробиваться трудом и талантом - долго, то поколение, в полном соответствии с платежеспособным спросом на революционное искусство эпохи постперестройки, начало свергать старое, расчищая место для себя. Происходило размывание критериев, звучали утверждения о конце литературы, а постмодернизм объявлялся вершиной всего. В общем, за десять с небольшим лет произошло много забавного, нелепого и печального, что и привело к закономерному и неизбежному итогу: настала пора окончательно и бесповоротно размежеваться. Даже теремок в народной сказке рассыпался, когда в него набились все, кому не лень, а уж братство пишущих (пишущая братия) никогда не было монолитным. Новые литературные премии, особенно Букер с его долговременной интригой и списками претендентов, усилили внутрилитературную соревновательность. Произведения начали сравнивать, рецензировать и привлекать к ним внимание общественности. Оказалось, пишут много и даже иногда очень хорошо. О постмодернизме сразу забыли. На свет божий стали возникать авторы "Волги" и "Урала", в прежние времена так бы и заглохшие в провинции. Одни репутации рушились, выстраивались новые, более устойчивые. Стала складываться новая иерархия литературных ценностей, где имеются верх, низ и середнячки. Начался процесс расслоения мейнстрима. И платежеспособный спрос на беллетристику послужил мощным катализатором. Сейчас уже можно говорить о двух течениях мейнстрима - беллетристике и сложной прозе. Происходит дистанцирование спешащих к коммерческому успеху беллетристов и немногочисленных авторов сложной прозы. При этом инициатива принадлежит именно беллетристам, которым надо не только капитал приобрести, но и невинность соблюсти. То есть остаться элитарной литературой. Поэтому беллетризация подается не как упрощение, а как развитие современной прозы, переход ее на новый, более высокий уровень.

Мы становимся свидетелями очень интересной борьбы со сложной прозой. Она будет объявлена устаревшей, отсталой, в лучшем случае - филологической, то есть интересной только узкому кругу специалистов и страшно далекой от народа. Авторов ее зачислят в графоманы и эпигоны сложных предшественников, обвинят в разрушении сюжета и в презрении к читателю, чтобы от них шарахались и эти самые читатели, и издатели, и толстые журналы, взявшие курс на беллетристику. Главной силой в войне с немногочисленными сложными писателями станут газетные критики из деловых СМИ. Это их работа отстаивать интересы среднего класса, служить для него направляющей и организующей. Порезвятся они от души. А поскольку беллетристика крепко воцарится на книжном рынке, сложным перестанут давать литературные премии и говорить о них добрые слова. Появится иллюзия, будто с ними покончено. Беллетристика, сохранив статус элитарной прозы, станет процветать, а критики изобретут дюжину изящных эвфемизмов, вызывающих улыбку у людей понимающих. Например, мне очень понравилась формулировка А. Архангельского: "...он (стиль. - В. М.) не мешает действию как бы течь сквозь повествование, он опрозрачнен до незаметности, он невесом". Это о "Последнем коммунисте" В. Залотухи ("Известия", 2000, 5 октября).