Андрей Рудалёв - Жизнь по чужим лекалам

Сила слова в том громадном идейно-нравственном заряде, который оно несет и в этом плане слово — аксиологическая категория. Вся красота, эстетическая сторона слова изнутри подсвечивается его нравственным, духовным, сакральным смыслом. И в этом плане красота, как и в православной традиции, есть внешнее выражение внутренней чистоты. Нужно вернуть слову его первоначальный смысл или хотя бы попытаться приблизиться к этому.

Слово пало жертвой мира переоценки ценностей, мира без традиционных ценностных координат, который одним из первых открыл нам Ницше. Голос Ницше — был голосом человека Нового времени, как громовые интонации титанов Возрождения — отзвук той эпохи. С него это время собственно и началось. Ницше взял на себя чрезвычайно сложную роль: ему нужно было только, как в античном театре, надеть маску. Но, надев, он перевоплотился полностью и сам позабыл, что играет в «нового человека». У него все стало слишком человеческим, слишком страстным. Ему пришлось отречься от себя, Фридриха Ницше, сына пастора, чтобы стать типичным среднестатистическим бюргером. Раз, надев маску, он вынужден был идти с ней до конца. А ведь под маской этой совершенно не видно лица. Будто сказочное проклятие преследует: овечья шкура приросла и ее можно снять, только оторвав вместе с мясом. Говоря о свободе, он стал не свободным в суждениях, будучи глашатаем Нового времени, он не мог отступить от его стереотипов ни на шаг. Говоря о силе, он стал слабым (душевно слабым, в первую очередь).

Причем этот трагический разлад характерный для Ницше, стал практически типичнейшим явлением. Человек вступил в конфликт с «человеческим», сокрытый под личиной истинный лик человека, с маской «нового человека», сильного, свободного. Пример Владимира Маяковского здесь очень показателен. Взять хотя бы его стихотворение «Провалилась улица», в котором проявлен глубокий трагизм личности, причина которого коренится в том, что он всегда пытался казать иным, чем есть на самом деле. В творчестве поэта этот разлад достиг своей крайней точки, и мы знаем финал… Роль Достоевского в этой связи выглядит предпочтительней. Указав на «нового человека», новое время, он смог отстраниться, встать поодаль от всего этого временного потока, слепо движущегося вперед. А все потому, что он был человеком верующим, для которого вера через искреннее ее переживание, стала единосущной личности.

«Новый человек» заступает как чрезвычайно сильный, энергичный, готовый к переустройству мира, а заканчивает полным бессилием, тяжелой болезнью, пулей в висок. Прозрачной становится посылка, заставляющая Ницше в «Воле к власти», говорить о добродетельном человеке, как о «низшем виде человека». По крайней мере, его рассуждения логичны и понятны. Низший вид, потому как «он не представляет собой «личности», а получает свою ценность, благодаря тому, что отвечает известной схеме человека, которая выработана раз навсегда». Пресловутая схема и отсутствие свободы… Но вот только православный человек характеризуется не добродетельностью, а добротолюбием. Добродетель, добродетельная жизнь — это то, к чему он стремится. Будучи целью, добродетельность обладает определенным схематизмом, т. е. стремлением не к индивидуальному, а типичному, всеобщему. В отличие от «нового человека» Ницше, для верующего человека между индивидуальным и типичным нет никакого антагонизма. Болезненный поиск индивидуальности для него просто нелеп. Главное ощутить единство, общность через которую обретается и свое «я».

Если же говорить о схематизме, как об абсолютном зле, то стараниями последователей Ницше, например, того же Фрейда, этот схематизм, применительно к человеку, доведен до полного абсурда, вплоть до низведения последнего до уровня биологического вида, влекомого императивами либидо. Ницше говорит, что добродетель это уже не притягательный на современном рынке товар. Однако, здесь, на этом самом рынке, властвует то, что как раз, по его словам, заинтересовано в существовании добродетели: «алчность, властолюбие, леность, глупость, страх».

Страх… Отвергнув страх человека перед Богом, ввели нового кандидата на вакантное кресло: страх перед темными инстинктами. Ницше говорит, что «нужно отучиться от стыда, заставляющего нас отрекаться от наших естественных инстинктов и замалчивать их». Православные же люди верят: человек — это нечто большее, чем котел бурлящий инстинктами. Да и кто сказал, что инстинкты — человеческое, родное, то, без правды о чем невозможно жить. Все же остальное, ну, например, добродетель — ложное, лицемерное, т. к. не имеет с человеческим существом ничего общего? Роль Ницше — полный и окончательный манифест человека Нового времени, все остальное — только вариации на тему. Мысль православная же идет вслед за верой и потому другим путем, и потому она могла показаться не актуальной, и потому она поет гимн человеку, который есть «образ и подобие», «зеркало» творца — высшая манифестация человеческого достоинства и совершенства.