Наталья Иванова: Ностальящее. Собрание наблюдений

«Новые бедные» тоже выработали за годы существования новой России свою эстетику — в частности, эстетику лозунга, эстетику митингов и демонстраций. Если «новые русские» в своем стиле жизни исповедуют закрытость, будь то закрытость мафии или закрытость клубной жизни, порой забавно пересекающиеся (пример — Марк Захаров, член Английского клуба, ежегодное членство в котором стоит несколько тысяч долларов, встречающий с букетом роз в аэропорту «бизнесмена» Таранцева, арестованного и затем отпущенного в Россию властями США), то «новые бедные», наоборот, исповедуют эстетику площади, открытой всем желающим присоединиться. Графомания лозунгов, обладающая особой энергетикой («Денег нету — Путина к ответу», «Наше фу МВФу»), соседствует со скучнейшими профсоюзными прописями вроде «Поднимем минимальную оплату труда до уровня прожиточного минимума, то есть достойную оплату рабочему человеку». Лидеры движений и партий, пытающиеся организовать «новых бедных» и направить их «праведный гнев» в единое русло, упорно мифологизируют со своей стороны «новых русских». Конспирология — «наука» о заговорах тайных и враждебных сил — пока побеждает логику.

Последней по времени и самой энергичной среди конспирологических стала антисемитская кампания, использовавшая наследие государственного антисемитизма наряду с разжиганием самой низменной ксенофобии. Образ «жида» (или «сиониста», в рядовом сознании — просто любого лица еврейского происхождения) мифологизируется СМИ типа «Завтра», «Русский порядок» и т. д. до образа многоглавого чудовища вроде Змея Горыныча, от которого может избавить только «русский богатырь», на чью роль подготовил свои телепробы «русский генерал» Альберт Макашов.

Эстетически митинги и демонстрации протестного толка лишены особой выстроенности Большого Стиля, характерных для советских парадов и демонстраций 30- х годов. В них нет ни общего замысла, ни сценария, ни специальных эффектов, хотя они как бы воссоединяют настоящее с незабвенным советским прошлым — через красный цвет, символику, образный видеоряд (портреты Сталина, реже — Ленина), слово, музыку (гимн и песни).

Но вернемся к «новым русским».

Газета «Коммерсантъ» продолжает, несмотря на все трудности, настойчиво формировать общее стилевое пространство, в котором должна воспроизводить элита. Непосредственно перед окончанием не столь удачного, если не катастрофичного, 1998 года газета опросила свой «ряд» (персонажей-читателей или читателей-персонажей) на предмет встречи Нового года. Вот один из «рядовых» ответов: «Новый год я обычно отмечаю с семьей и друзьями за пределами России. У нас трудно полностью отключиться от дел: постоянные звонки, заботы, — а там это проще. Вот и в этом году большая компания моих друзей с детьми отправится туда, где солнце, море и тепло. Честно говоря, я еще не выбрала, наверное, это будут Канары, Эмираты или остров Святого Маврикия. Видно, как всегда, решать буду в последний день. Я вообще существо теплолюбивое, очень плохо переношу холод. Даже не помню, когда в последний раз встречала Новый год на родине».

Эти слова принадлежат не просто «новой русской» из анекдота, а известному российскому политику, в недавнем прошлом депутату Госдумы, затем — полномочному министру, сейчас опять депутату и даже — вице-спикеру. Короче, Ирине Хакамаде. Еще короче, элите. Той самой, в которой «Коммерсантъ» отслеживает соединение «новорусского» с «политическим истеблишментом».

Гибрид удался.

В начале ноября 1998 года, когда достигла пика предвыборная кампания в Законодательное собрание Санкт-Петербурга, в одном из выступлений — более чем нервных (политический и общественный стресс от убийства Галины Старовойтовой, не уменьшался, а возрастал) — в речи кандидата в депутаты поэта Виктора Кривулина прозвучало: «У нас, ленинградцев…».

История смены названий у города на Неве — в высшей степени примечательная, сюжетная. Вспомним эстрадную певицу, коей в конце «застойных» времен уже позволено было «петь Мандельштама», но она все-таки вынужденно заменяла мандельштамовский «Петербург» на «Ленинград».

Город апостола Петра стал городом Петра Великого, основателя северной столицы. Горожане говорили «Питер»: «Питер бока повытер». Еще в 1914 году было принято «патриотическое» решение царской еще властью — о переименовании города в Петроград… После смерти вождя Постановлением ЦИК город был переименован в Ленинград. В 1991 году в результате референдума городу было возвращено первое имя — Санкт-Петербург.