Жора и Сева, шедшие первыми, перешагнули через кучу, загромоздившую вход на этаж и, оказавшись на лестничной площадке, стали ногами отгребать хлам в сторону, расчищая проход остальным.
— Пошли посмотрим, открыт кабинет редактора? — сказал Жора.
Они углубились в темное чрево этажа, по дороге натыкаясь на какие-то предметы, наступая на обломки стенда, когда-то украшавшего редакционный холл, и разбросанные всюду папки с развязанными тесемками и вывалившимися письмами читателей. Жора поднял с полу фотографию, присмотрелся, это была фотография со стенда, изображавшая редколлегию газеты «Молодой станичник» в 1923 году. Угол у нее был оторван, а на лицах отпечаталась подошва ботинка. Жора сунул фотографию в карман и ткнулся в дверь приемной. Она легко открылась, приемная была абсолютно пуста, только на полу стоял разбитый телефонный аппарат, он присел и снял трубку, трубка неожиданно отозвалась жалобным, протяжным гудком.
— Ты смотри, работает!
— Позвони кому-нибудь, — предложил Сева.
Жора набрал номер милиции — 02, было занято.
Дверь в кабинет редактора, напротив, оказалась заперта.
Они стали шарить по углам, не валяются ли где-нибудь ключи, но ключей не было. Подошли остальные, разом несколько человек навалились на дверь, ломать было не жалко, все равно здесь все переломано, дверь затрещала и поддалась. В кабинете было еще темнее от плотно задернутых штор, Люся Павлова стала их отдергивать, полетела пыль и открылись грязные, местами треснувшие окна. Кабинет тоже ‘ имел тот еще вид. На редакторском столе были навалены горы бумаг и газет, из открытого настежь сейфа вывалены прямо на пол красные папки, листы дипломов, какие-то документы с грифом «Секретно» и «Для служебного пользования».
Собрали и расставили вокруг большого стола более или менее уцелевшие стулья, а Люся концом шторы размазала по столу пыль, чтобы можно было поставить бутылку водки и несколько одноразовых пластмассовых стаканчиков. Свет в кабинете не горел, как выяснилось, потому, что были выкручены все лампочки. Жора спустился на третий этаж, в редакцию «Свободного Юга», зашел в туалет, свинтил там лампочку и в кармане принес ее наверх. Лампочку тут же вставили в настольную лампу, найденную на шкафу, она осветила только угол стола и бутылку, лица же собравшихся оставались в полутьме, и это придавало обстановке дополнительный драматизм. Некоторое время все просто смотрели друг на друга и молчали. Находиться в этих стенах, где прошли, можно сказать, лучшие годы их жизни и где все теперь являло собой унылое зрелище распада и запустения, было тяжело.
— Ну что, — сказал Жора, — помянем еще раз Мастодонта, царство ему небесное, старик сильно переживал, когда «Комсомолец» заглох, он тут столько лет оттрубил…
Выпили и снова помолчали. Все как будто забыли про Зудина, а он сидел тихо в углу, в темноте и наблюдал за происходившим как бы из зрительного зала.
— Эй, а где Зудец? Где этот деятель наш выдающийся? — спохватился Сева. — Он же вроде за нами шел.
— Я здесь, — ответил из угла ЗудйН, по-прежнему оставаясь невидимым, и голос его прозвучал будто откуда-то извне, так что Люся Павлова вскрикнула испуганно: «Ой!» и схватила за рукав Валю Собашникова.
— Вот убей меня, не понимаю, зачем люди лезут во власть? — сказал Валя, рассуждая как бы сам с собой, а на самом деле провоцируя невидимого Зудина. — Ну что хорошего? Вот возьми всех наших первых лиц — какая у них судьба? Масленова возьми. Доживает один, всеми брошенный, затюканный…
— Нашел кого жалеть, — вставил Валера Бугаев. — Он в свое удовольствие пожил, дай Бог каждому, ему ж самое спокойное время досталось — ни переворотов, ни реформ, ничего! А за все в жизни рано или поздно надо платить.
— Верно. Пойдем дальше — Русаков. Этого в самые реформы угораздило, и что? Еле жив остался, говорят, инфаркт и все такое. Кстати, это его и спасло, а то бы загремел в «Матросскую тишину» вместе со всеми.
— Жертва перестройки! — заключил Валера. — Революция пожирает своих детей.
— Ладно, допустим. Дальше кто у нас был? Твердохлеб? Этот реформам, как мог, сопротивлялся. Результат — тот же. Вылетел в 24 часа, потом еще целый год в прокуратуру таскали. Я вообще удивляюсь, что после всего этого он опять туда же стремится, я бы на его месте за три квартала обходил.
— Самолюбие. Отыграться хочет, — высказал предположение Жора. — Вот изберут, а он возьмет и в отставку подаст, скажет: хотел только проверить отношение ко мне моего народа. Спасибо, граждане дорогие, низкий вам поклон и все такое, но разгребать развалины дураков нема! А голоса мои прошу, мол, засчитать в пользу моего молодого соперника господина Зудина Евгения Алексеевича.
Читать дальше