Михаил Веллер - Друзья и звезды

И вот однажды — операция у женщины: брюшная полость, полный наркоз. Генделев анестезиолог: наркоз дал и поддерживает. Больная лежит на столе: хирург оперирует, сестра подает. И вдруг женщина — не открывая глаз — с раскрытым животом — на операционном столе — садится!!! Хирург от ужаса уронил скальпель. У сестры из рук зажимы на пол посыпались. Все остолбенели. Генделев открыл рот — не понимает, как она может сесть. Тогда думает и начинает считать: дал обезболивающее… дал снотворное… забыл дать обездвиживающее???!!! И она села. Ну да, он с похмелья… было дело.

Его выгнали со страшным треском и позором. Врачей в Израиле некоторый переизбыток. А он, вместо того чтобы рыдать и валяться в ногах с мольбой: «Никогда больше!..» — с суровым достоинством парировал нападки: «Это медицина. Всякое бывает. Все понятно, хватит мотать мне нервы». Больше он врачом в жизни своей не работал.

Правда, его еще в 82-м году как врача призвали в армию, в таком качестве он принимал участие в израильско-ливанской войне. На самом деле война была не с Ливаном. Мы ввели войска, чтобы блокировать зону между ливанцами-христианами и мусульманами сирийцами, когда сирийцы вырезали ливанских христиан. Это совершенно отдельная история, что там творили сирийцы над мирным населением; потом в отместку ливанские христиане вырезали исламский лагерь в Шатиле, а советская пресса по обычаю навесила все на израильтян. Ну, сохранились фотографии, где усталый Генделев с М-16 наперевес, в каске и бронежилете на фоне своего санитарно-эвакуационного бронетранспортера. Вид прожженного вояки. Остановите израильскую военщину. Об этой войне у него есть цикл стихов, потом он издал сборник «В садах Аллаха».

На войне хоть кормят. Но все войны Израиля — короткие. А все мирное время в мансарде сидит нищий поэт на вольных хлебах. Воли невпроворот, с хлебом труднее. Вдобавок страна теплая, но зимой бывает холодно, а отопления нет. Зима — не зима, снег выпадает раз в три года на минуточку, но все-таки при плюс десяти и снаружи и в комнате через неделю становится неуютно. У Мишки была чудная солдатская шинель, типа старинной кавалерийской — до пят. Раздобыл на неведомой барахолке. Он ходил в этой шинели, как нищий наполеоновский ветеран, гордый минувшими походами. В этой шинели он «шаркающей кавалерийской походкой» неизменно направлялся в 4 часа в пятницу в свою пивную посидеть и выпить кружку пива перед наступлением шабата. Когда человеку нечего делать, он все равно устанавливает себе какие-то привычки.

Что характерно. В молодости это был классический «инфант террибль». Имидж он блюл. Ты сидишь с человеком, разговариваешь, выпиваешь, у него глаза добрые, интонации добрые — и вдруг он спохватывается! И быстро говорит тебе какую-нибудь гадость. Причем видно, что он эту гадость, может быть, и не думает — но надо! И все это выдается в лицо с куражом и радостной издевкой.

У этого инфанта террибля исправно была полна дупа огурцов, в смысле хата народу, причем каждый второй — это подарок психиатру и прокурору пополам, нечто совершенно непереносимое. Среди людей нормальных, даже умных, даже ярких, расселись и радуются своему счастью уроды, сбежавшие из интерната для дефективных. Конечно, тянет стукнуть по голове. И не хочешь, но необходимо время от времени осаживать гостя едкой хозяйской фразой, чтоб много о себе не мнил. Однако Генделев при этом с равной мерой дружелюбия относится совершенно ко всем.

Денег у него не было никогда, но гостевыми деньгами, протекавшими через мансарду, он рулил, как будущий олигарх присвоенным бюджетом. Когда я приехал, моих обмененных по советскому лимиту грошей было все-таки больше, чем у Мишки вообще. Он тут же, на секунду изобразив смущение, отобрал у меня полтораста шекелей, сбегал заплатил долг за электричество, и в мансарде включили свет. «Мне осточертела эта детская романтика жить при свечах и без холодильника», — объяснил он.