Александр Уразов - Судьба штрафника. «Война всё спишет»?

Я ловлю себя на том, что во мне растут возмущение и злость не от вида поверженного врага, а от поведения своего собрата по оружию, боевого товарища. Мне стало стыдно за него. «Ну, какой же он герой, — думал я о Тамарине, — избивая пленных? Это нечестно, подло. Да он просто трус! — вдруг сделал я для себя вывод. — Храбрый, сильный воин после боя руками не машет, он милостив».

Теперь мы двигались на запад. Закончились пески Приднепровья и пошел чернозем Украины, тот самый чернозем, который оккупанты увозили вагонами в Германию. Начались осенние холодные дожди. Чернозем разбух, насытился влагой, дороги превратились в черное месиво, цепляющееся за ноги, за колеса, за все, что движется. Солдаты, с трудом вытаскивая из грязи ботинки с обмотками и сапоги, несли на себе снаряды, мины, тащили, помогая лошадям, орудия. Лошади, надрываясь, бились в грязи. Усталость, тяжесть, холодный непрекращающийся дождь вызывали равнодушие ко всему, к своей жизни.

Вечером остановились за огородами села. В селе разместился какой-то штаб, и нам не разрешили в него войти. Повозки поставили у высоких тополей с облетевшей листвой. Кухня выдала ужин, и я сел поесть прямо под дождем, прислонившись спиной к тополю. От усталости мы дальше идти не могли, выбились из сил и лошади. Решили здесь заночевать.

Ложиться на землю, по которой течет вода, хотя и сам промок до нитки, было опасно — закоченеешь. Я стал ломать бурьян, чтобы сделать ложе. Возчики, привязав лошадей, устроились под повозками, а командиры ушли в село. Наломав бурьяну я снял с себя шинель, постелил поверх, лег и полами прикрыл себя сверху, натянув пилотку на уши. Дождь идет и идет, вода стекает с шинели — все-таки защита. Но проклятый разрез в шинели! Он расходился и оголял поясницу, которая намокла и мерзла. Если бы не потеря сил, вряд ли удалось бы сомкнуть глаза. Но и сон, — лучше бы его не было, — не давал возможность контролировать себя, вовремя повернуться, прикрыть переохлаждающиеся части тела. С тех пор я всегда, даже в жару, когда сплю раздетый, прикрываю поясницу, — без этого не могу уснуть, мне кажется, что она мерзнет. Так и сплю: все тело открыто, а поясница накрыта скомканной в жгут простыней или пододеяльником…

Все же хозяйственники нашли в селе пустую конюшню, которую мы и превратили в свой «штаб». Здесь мы с Кучинским оформили всю документацию на погибших и раненых, документы на реабилитацию оставшихся в живых, привели в порядок отчетность, составили заявки в штаб 4-й гвардейской армии на продовольствие, боеприпасы, оружие и снаряжение.

После тяжелой осени наступила снежная зима 1943–1944 годов, донимавшая морозами, но бойцам было легче — холод сухой, да и снег — не грязь.

Во вьюжную декабрьскую ночь наша рота, тихо подойдя к околице, сняла передовые дозоры и начала выбивать фашистов из села. Я вслед за командирами взводов вошел в один дом. Хозяин и хозяйка лет по сорок, две девочки 12–14 лет были рады своему освобождению, смотрели с любопытством и тревогой.

Командиры взводов ушли, когда связной сообщил, что рота заняла половину села и стала продвигаться дальше, но встретила сильное сопротивление. Немцы опомнились и теперь организовали оборону, подтянули резервы, и в центре села в направлении улиц встали самоходные орудия. Я остался один в доме и слушал близкий бой. Фашисты хотели охватить село с флангов и взять нашу роту в кольцо.

Хозяин и хозяйка уединились в спаленке, девочки лежали на печи, я, не раздеваясь, дремал на кровати. Резко взорвался рядом с домом снаряд, заставив вздрогнуть и тревожно прислушаться. Девочки слезли с печи и, прижавшись, прилегли рядом со мной. Я только теперь подумал: а почему они не с родителями, ведь в минуты опасности родители всегда, как наседка цыплят, прикрывают собой детей? А эти одни и пошли не к родителям, а ко мне. Чудно! Может, все и выяснилось бы, если бы в дверь резко не забарабанили. Хозяева опять не вышли, девочки ушли на печь, а я, взяв автомат на изготовку, подошел к гремящей двери и спросил:

— Кто?

— Открывай быстро! Открывай, тебе говорят! — дальше посыпались крепкие слова.

Я открыл засов, и в дверь ворвались наши солдаты, чиркнула зажигалка, и требовательный голос произнес:

— Лампу! Быстро набивайте ленты патронами, давай, давай!

Вскрыли с треском ящик с патронами и начали набивать диски и ленты. Я стал помогать. Близко слышалась автоматная трескотня, бухали гранаты. Бросив ящики, бойцы с дисками и уложенными в коробки лентами стремительно ушли в ночь. Стрельба отдалилась.