Какой бы то ни было конфликт между верующими и учеными, среди которых, кстати, тоже есть верующие, — это, конечно, нонсенс. При выборе правильного алгоритма поведения стороны не просто приходят к компромиссу, но делают шаг вперед в познании, их картины мира начинают обогащать друг друга. Проведя достаточное количество времени в США, я наблюдал такое интеллектуальное сотрудничество. Америка — страна великой науки, и вместе с тем это глубоко верующая страна, где мнение пастора, раввина или священника, мягко говоря, не пустой звук. Вряд ли кандидат в президенты США, заявив о своем атеизме, получит хоть сколь-нибудь существенные шансы на победу. Однако ни одному из президентов США не бросали обвинения в клерикализации государства. В американском обществе принцип дополнимости взглядов — понимание того, что одной глубокой истине может противостоять другая глубокая истина, — очень хорошо усвоен, чего, к сожалению, не скажешь о российском обществе.
Вряд ли есть смысл переписывать школьный курс естественных наук, но у общества должна быть возможность для артикуляции и той, и другой точки зрения. И материализм, и метафизика имеют свои права на объяснения мира. Один и тот же человек может быть верующим и вместе с тем научно образованным. Здесь я могу привести в пример самого себя. Я обладаю религиозной сознательностью, и это ничуть не мешало мне заниматься фундаментальной наукой когда-то, а сейчас просто иметь научный взгляд на мир. Метафизическое отношение к миру и научное объяснение конкретных физических процессов способны мирно соседствовать друг с другом.
Объяснение происхождения Вселенной в результате Большого взрыва вполне совмещается с религиозным. Теория Большого взрыва могла бы стать глубоким, хоть и сложным, комментарием к процессу сотворения мира, описанному в Библии. А вот, кстати, еще замечательный пример, иллюстрирующий возможную модель отношений между религией и наукой. Блаженный Августин в своей знаменитой «Исповеди» задается вопросом: что такое время? Это поразительное место. Августин медитирует на эту тему: «Я слышал от одного ученого человека, что движение солнца, луны и звезд и есть время, но я с этим не согласен. Почему тогда не считать временем движение всех тел?» А затем обращается к Творцу с вопросом: что Он делал, когда времени еще не было? И сам отвечает: «Если же раньше неба и земли вовсе не было времени, зачем спрашивать, что Ты делал тогда…» Это взгляд естествоиспытателя и верующего человека одновременно. Августин задается вопросом: существовало ли время, когда ничего не существовало? Так вот на этот вопрос как раз отвечает общая теория относительности.
Среди непримиримых дарвинистов и креационистов нельзя искать правых и виноватых — это бессмыслица. Парадигма противостояния должна быть заменена на парадигму сотрудничества. У всех игр, в которые мы играем, непременно должна быть положительная сумма результата. Пока же мы играем в ту игру, где обе стороны проигрывают всегда.
: Empty data received from address
Empty data received from address [ http://www.itogi.ru/russia/2012/42/183144.html ].
Сторона защиты / Общество и наука / Exclusive
Сторона защиты
/ Общество и наука / Exclusive
Адвокат Марк Коган: «Допросы в НКВД стали для меня школой, где я выучил назубок многие принципы нашей насквозь лживой судебной системы»
Марк Коган — легенда отечественной адвокатуры. Пройдя через ГУЛАГ по обвинению в подготовке покушения на Сталина, он стал самым въедливым защитником буквы закона. В адвокатских кругах он имеет репутацию строптивца, расставаться с которой не собирается, даже переступив 90-летний рубеж. Сегодня, говорит он, защита — это относительно безопасное занятие. А ведь были времена, когда адвокатов считали нераскрытыми врагами народа.
— Марк Иосифович, вы действительно готовили покушение на Сталина?
— Конечно, нет, но кого это тогда интересовало... В 1944 году я, будучи еще юным студентом третьего курса юрфака МГУ, был арестован агентами НКВД. Это не стало для меня неожиданностью: несколькими месяцами ранее арестовали моих хороших друзей — Мишу Левина, впоследствии маститого ученого, Нину Ермакову, ставшую женой астрофизика Виталия Гинзбурга, Валерика Фрида и Юлика Дунского, которые, как вам, наверное, известно, стали кинодраматургами, по их сценариям были сняты «Служили два товарища», «Гори, гори, моя звезда» и другие фильмы. Все были очень талантливые и полные жизни ребята. Но нас обвинили в страшном преступлении: в организации теракта, покушении на самого Сталина. Правда, мы об этом сначала даже не подозревали. Когда ко мне пришли с обыском и арестом, в постановлении, которое я мог видеть лишь вверх ногами, различил только печать и подпись прокурора, а также номера статей Уголовного кодекса — 58, части 8, 10 и 11. Это было очень серьезно: как будущий юрист я знал, что часть 8 статьи 58 — это «террор», а часть 10 — «антисоветская агитация и пропаганда», не менее тяжкой была и часть 11 — «участие в антисоветской организации». Только по ходу допросов уже на Лубянке, включив свою эрудицию, я смог догадываться, к чему нас хотят подвести. Помню, что вначале мне задавали одни и те же вопросы о нашей якобы антисоветской организации, после чего неизменно следовал вопрос: «Какие системы пулеметов вы знаете?» По разработанному ими плану мы должны были стрелять из пулемета в вождя, проезжающего по Арбату, из окон квартиры Нины Ермаковой. Ко мне прицепились потому, что я служил в отдельном пулеметном батальоне. Но им не удавалось меня прижать к стенке. На все вопросы я отвечал уверенно и коротко: ни в каких организациях не состоял, никаких замыслов не имел. Помню, первые следователи были просто взбешены моими знаниями своих прав и законов, они кричали, что диплом я у них буду получать, а госэкзамены сдавать в карцере. В чем-то они были правы, для меня это оказалось хорошей школой ведения дел и знакомством с нашей прогнившей и насквозь лживой судебной системой. После неудачных попыток раскрутить меня на признание наше дело забрал сам начальник следственной части по особо важным делам НКГБ СССР Влодзимирский. Я переехал в довольно приличную камеру с паркетным полом и шестью железными кроватями с тумбочками, соответственно, нас там было шестеро. Эта комната, как оказалось, когда-то была одним из номеров гостиницы страхового общества «Россия», располагавшегося в этом здании до революции. В общем, по сравнению с прошлым местом условия были очень приличные. А ночью я познакомился со своим новым следователем — подполковником Григорием Александровичем Сорокиным, толстым, холеным и спокойным мужчиной. У нас с ним сложились особые отношения. Он оказался хитрее и мудрее своих коллег. При допросе он стал спрашивать меня о том, куда выходят окна комнаты Нины. Я попытался вспомнить — вроде на улицу, но почувствовал, что так отвечать нельзя, поэтому сказал, что не помню, так как бывал у нее вечером, когда окна были занавешены. Он на меня никогда особо не давил. Да и вообще меня за все это время ни разу не били. Однажды он попросил меня рассказать антисоветский анекдот, не для протокола, конечно. И я рассказал ему следующий. В камере на Лубянке появляется новый арестант. Его спрашивают: «Тебя за что?» — «А я ругал Карла Радека». Потом появляется еще один новый арестант. На тот же вопрос он отвечает: «А я восторгался анекдотами Карла Радека». Потом появляется еще один. «За что?» — «А я сам Карл Радек». Сорокин и сам рассказывал анекдоты. Столько антисоветских анекдотов я в своей жизни не слышал. Не знаю, жив ли он, но я бы и сейчас не прочь выпить с ним по рюмке водки.
Читать дальше
