Фильм глубоко волнует своей беспощадной правдивостью и подкупает безукоризненной точностью в изображении того, что происходит в этом страшном мире. И что особенно важно, Шатцберг отнюдь не ограничивается показом личных судеб Бобби и Эллен — если бы дело обстояло так, это была бы банальная мелодрама, не больше. Нет, он поднимается до высот социального анализа, показывая, как циничные и хладнокровные хозяева подпольного рынка наркотиков строят свой огромный бизнес на несчастьях сотен тысяч таких молодых американцев, запутавшихся в их сетях.
Опять‑таки с документальной точностью Шатцберг показывает, как опытные специалисты в белых халатах, орудующие с горами страшного белого порошка, расфасовывают его в своих лабораториях в пакетики, каждый из которых несет людям слезы, горе и смерть, как действует их товаропроводящая сеть — все организовано с чисто американским размахом.
Полиция, конечно, делает свое дело, она хватает продавцов наркотиков, преследует их потребителей. Но те, кому поручено это дело, сознают безнадежность и бесперспективность своей работы: ведь наркомания — это лишь симптом, а не причина того зла, которое гложет Америку, вся суть в самой социальной системе.
— Все здесь вынуждены пройти через это, — цинично говорит полицейский инспектор из бригады по борьбе с наркоманией. — Всех сгрызет — не сегодня, так завтра — этот мир. Все продадут все и всех: один своего брата, другой женщину, которую он любит, третий свою мужскую честь, унижаясь и продаваясь в темных переулках… Таков закон. Правило игры!..
И вот трагическое завершение истории Бобби и Эллен, которую сам Шатцберг иронически назвал в беседе с журналистами в дни фестиваля в Канне «историей современных американских Ромео и Джульетты в потемках». Эллен, стремясь заработать на очередную дозу героина, выдает полиции Бобби, который, в свою очередь пытаясь заработать на дозу, взялся за опасную операцию доставки контрабандного наркотика.
Отсидев свой срок в тюрьме, Бобби выходит на улицу нищий и больной. У ворот его ждет нищая и больная Эллен — она все еще его любит. Простит ли он ее? Удастся ли им вырваться из этого ада? Шатцберг не говорит последнего слова, он обрывает свой кинорассказ на этой встрече. Но шансы на то, что молодым наркоманам еще улыбнется жизнь, остаются ничтожными.
Сам Джерри Шатцберг настроен весьма мрачно. Беседуя с журналистами, он сказал:
— В Соединенных Штатах наркотики из года в год производят все большее опустошение. Увы! Экономический кризис лимитирует кредиты правительства и муниципалитетов на борьбу с этим злом. Война во Вьетнаме поглощает все средства. Вот если бы эта война была закончена и деньги, которые на нее расходуются, были обращены на борьбу с наркоманией, тогда, может быть, что-нибудь изменилось бы. Но можно ли на это рассчитывать?..
Коль скоро речь зашла о фильмах, рисующих судьбы людей, трагически гибнущих в страшном мире капитализма, я не могу не сказать еще об одном поистине замечательном фильме, который создал в это же время на противоположной стороне земного шара выдающийся мастер японского кинематографа Акира Куросава. Этот фильм — «Додеска — ден», в дни Московского кинофестиваля он был показан под не совсем точным названием — «Под стук трамвайных колес».
Сочетание звуков «додеска — ден» непереводимо: оно действительно лишь воспроизводит стук трамвайных колес, и герой его, юноша, сошедший с ума от того, что ему не удалось найти работу, целый день бегает по улицам своего трущобного поселка, имитируя этот звук — «додеска — ден, додеска — ден…».
На огромном пустыре, заваленном отбросами «общества потребления», среди гор пустых банок, рваной бумаги, разбитых ящиков, ржавых корпусов старых автомобилей ютятся люди, которым не нашлось места в этом обществе. Здесь безработные, нищие, алкоголики, проститутки, воры, неудачники. Акира Куросава — и мы, зрители, вместе с ним — разглядывает своим внимательным и сочувственным оком этот мир отверженных. Он с глубоким сочувствием относится к ним, открывая среди жителей токийского «дна» благородные души, освещая их теплым светом надежды. Куросаве близки интонации Максима Горького — в свое время он поставил фильм по его пьесе «На дне», перенеся действие ее на японскую почву. И сейчас в этом поселке отверженных слово «Человек» снова звучит гордо.
Меня особенно взволновала вплетенная в этот фильм история безработного нищего, доведенного до отчаяния архитектора, который ютится вместе со своим маленьким сынишкой в кузове выброшенного на свалку старого автомобиля. Огонек жизни еле теплится в их исхудавших телах. Кормятся они лишь объедками, которые сынишка подбирает в мусорных ящиках богатых ресторанов. Но старый, больной архитектор не устает мечтать о том, какие чудесные дома можно было бы построить.
Читать дальше