Лев Ленчик: Четвертый крик

Сразу признаюсь, у меня от этих слов мурашки по коже побежали. До сих пор я знал, что убийство «угодное Богу», несущее спасение «душе убийцы» — это прерогатива воинствующего ислама и, в частности, нынешних бойцов армии Аллаха. Но то, что братоубийство высочайше освящал когда-то и иудейский пастырь… Нет, нет, не может быть!.. Но было.

«Ведь если бы не страх перед государственной властью, — продолжает Залман, — нас живьем бы проглотили, и такое деяние вменилось бы еще в заслугу. Втихомолку совершено уже дело неслыханное, и дана воля делать им (хасидам) жизнь несносною, лишать их средств к существованию и доконать их всевозможными средствами».

Напомню, что эта исступленно-фанатическая борьба происходила в условиях всеобщего угнетения еврейских масс царизмом, когда по всей империи, то там, то здесь вспыхивали «кровавые процессы» по обвинению евреев в ритуальном использовании христианской крови. И в этой-то атмосфере разнузданного юдофобства и лживых наветов обе партии — и раввины, и все более укрепляющиеся хасиды — сами не брезговали доносами правительству друг на друга.

«Приготовьтесь же к борьбе сейчас, и вы будете благословенны! — говорилось в циркуляре Минского кагала 1796 г. — Пусть не щадит никто ни своего брата, ни своего сына (сектанта), пусть скажет отцу и матери — я вас не знаю!.. Каждый уездный кагал должен отдавать приказания в этом смысле окрестным общинам… Ослушников мы в состоянии давить и преследовать, так как мы, слава Богу, имеем поддержку со стороны нашего генерал-губернатора…».

А вот какое постановление раввинов было прочитано в 1797 году в один из праздничных дней в виленских синагогах: «Если на кого-нибудь будет показано, что он принадлежит к означенной секте… то такой человек не только отлучается и отвергается от всех и считается чуждым всего святого в еврействе, но вовсе не признается сыном Израиля… Его вино и хлеб запрещено вкушать, он совершенно изгоняется из нашего города, лишается здесь всякого права владения… Все это делается через тайного преследователя… Всякий из нашей общины, который пожелает взять на себя роль преследователя в означенном деле, имеет на то полное право».

Диву даешься, до чего мы были молоды тогда. В апелляции к авторитету «нашего генерал-губернатора» явно не достает эпитета «дорогого». А упование на «тайного преследователя» выражено столь простодушно, что никакой омерзительностью для авторов послания оно, вроде, и не пахнет. Во всяком случае, недостатка в откликах на подобное простодушие не было. Книги хасидов подвергались публичному сожжению, тайно поджигались их дома, уничтожались их вещи, а заодно и они сами.

В доносе на главу белорусских хасидов (того же Залмана) раввины выставили хасидов преступниками, опасными «не для еврейского общества, а для государства». А позже, когда арестованного и допрошенного в Тайной Канцелярии Залмана освободили, он отомстил раввинам тем же. По доносу хасидов, руководители местного кагала были обвинены в хищении, в махинациях с «казенными недоимками» и арестованы.

Подключение к борьбе высших царских сановников требовало больших материальных средств. Помимо расходов на содержание различных делегаций, то и дело отправляемых в столицу, нужно было тратить значительные суммы на «подарки», так как доносы сопровождались, естественно, и подкупами. В этой связи, старейшины кагалов, и без того наживавшиеся на сборе налогов с населения, ввели дополнительный налог, специально на борьбу с хасидами.

Вообще говоря, к моменту появления первых хасидов, кагалы превратились в своеобразные вотчины раввинов, причем не только в духовном плане, но и в социально-административном, и даже в экономическом, т. к. именно раввины, несмотря на выборность своей должности, сами ведали выборами, судами, налогообложением, и без их подписей никакие «кагальные постановления», по свидетельству Гессена, «не имели силы». Так что их схватка с молодым хасидизмом, была столь безжалостной не только по религиозным мотивам, но и в связи со страхом потерять власть.

Заканчивая этот краткий обзор одной из бесславных страниц нашего прошлого, пытаюсь утешить себя тем, что мы в этом отнюдь не одиноки. В общемировом масштабе, судьбе угодно было возложить на нас роль жертвы — не палача. Язык не поворачивается сказать: нам повезло. Но нам повезло. Нам повезло, что в Кремле воссел палач Сталин — не палач Троцкий. Нам повезло, что история не дала нам возможности проявить звериные инстинкты в той мере, в какой это делали другие народы. Однако и в нашем доме не все было ладно. И то, что мы сейчас начали говорить об этом вслух, думать, искать новых и свежих решений, спорить — свидетельство нашей силы и духовного здоровья.