Пётр Вайль - Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

В импрессионистских красках и рембрандтовских светотенях Копполы просто не смогла бы проявиться серость картины Скорсезе — тут если красота и мелькает случайно, то чтобы среди цветущих азалий Генри превратил в кровавое месиво лицо соперника.

В «Крестном отце» — мощный конфликт: разрыв между запутанным настоящим, амбициозным будущим и преступным прошлым. В «Своих ребятах» — одно мелкое бандитское настоящее: истории нет, на каждом конкретном персонаже она начинается и заканчивается.

Возникает естественный вопрос: если как-то понятны риск и преступления ради богатства, статуса, власти, то что привлекательного в плебейском мире «Своих ребят»?

Ответ — в названии. В том, что ребята — свои.

Насущная, первостатейная потребность человека — желание приобщения. Так было всегда, и «ядра конденсации» существовали во все времена — приход, цех, полк, сословие. Цивилизация, ставящая во главу угла личность, достигла вершин в XX веке. Но оказалось, личность не очень знает, что ей делать со своей свободой. Материальный аспект дела опередил моральный. Освобожденный человек не освободился от решения проблемы «своего».

Домашним уютом веет от толстых итальянцев, вечно перепачканных чем-то красным: томатным соусом, конечно. Раздавить — помидоры, резать — чеснок тонко-тонко, отбить — телятину. Из-за стены — жуткий крик: «Вернись в Сорренто!»

Прибежище, убежище, семья. Само слово убедительно. Начало всех начал — семя. Магическое число — семь, ободряющее гарантией численного перевеса: нас уже семеро, и все одинаковые — семь-я. Торжество простейшего арифметического действия — сложения.

Спокойствие — в сплочении: в тесноте, да не в обиде, сор из избы не выносить, в коммуналке как-то привычнее. Близость до диффузии, до взаиморастворения. Все семь — я. Поэт сказал: «Сотри случайные черты, и ты увидишь — мир прекрасен». Как же прекрасен он станет, если стереть не только случайные, но и любые черты!

В единении со своими — подчиняешься не логике, а традиции, не разуму, а ритуалу. Сколько в этом умиротворения: смена времен года, ритм дня-ночи, естественные вехи временного потока — первый снег, седьмое ноября, тринадцатая зарплата. Все уже продумано.

Ничего не страшно, меры приняты: мы спина к спине у мачты, в кольце врагов, в империалистическом окружении.

Генри ведет свою девушку в ресторан — через кухню: долго и непарадно, зато доверительно, избранно, причастно. Быстрые кивки, палец в соус — «О!», рукопожатия на ходу, небрежные приветствия, легкие улыбки, «Вам как всегда?».

Теплота отношений. Имена уменьшительные: Джимми, Томми. Если даже с именем-отчеством, то по-партийному на «ты». Обкатанные шутки, знакомые жесты, привычные словечки: «добре», «лады».

Необременительный, без неожиданностей досуг: карты — партнеры те же и ни проиграть, ни выиграть невозможно. Отпуск на ближайших островах: в Европе только бабки тратить, а тут пляж, как в Аркадии.

Есть, конечно, и работа. Обычная, не очень интересная, отнимающая массу времени и сил, хочется посидеть с ребятами в кабаке, нормально отдохнуть, послушать Вилли Токарева.

Насилие — суровая неизбежность, вид производственного травматизма. Иногда даже жест отчаяния, скорее досады: человеческого языка не понимают! Выстрел в живот как рефлекторное движение, удар кулаком по столу, об угол которого ушибся. Комплекс капризного ребенка, в истерике опрокидывающего чашку киселя. Красное пятно расплывается по скатерти, по стене, по стране.

Всё, конечно, уладится: все свои.

Несколько лет назад я сидел в открытом кафе на Мэдисон-авеню и вдруг увидел кино. Прямо на меня шли персонажи, знакомые по любимым фильмам. И только погодя я заметил, что за ними не ехала на колесиках камера: Вуди Аллен и Миа Ферроу просто гуляли.

Тогда меня поразило тождество реальных людей с экранными героями. Все-таки Аль Пачино или Джеку Николсону надо, как минимум, переодеться, не говоря уж о Клинте Иствуде. Но Вуди Аллен перешел мимо меня по улице из одного своего фильма в другой.

Этот облик известен: жидкие волосы над залысинами, очки на бледном лице, брюки гармошкой, пальто ниже колен — все вроде из хорошего магазина, но сидит как на пугале, шаги мелкие, взгляд неуверенный, голос негромкий. Короче — интеллигент. Я надеюсь, в этом определении слышна нотка классовой ненависти, почерпнутой из многолетнего общения в российских винных очередях.