Светлана Прожогина - Тахар Бенджеллун. Литературный портрет

Ямна неумолимо вела вперед своих спутников сквозь настоящее, сквозь прошлое, упорствуя в продвижении и как бы окутывая протяженность преодолеваемого ими в пути пространства и времени покрывалом легенды о славном шейхе, поднявшем свой народ в начале века на борьбу с захватчиками… Но вот однажды, на заре, она завершила свой рассказ, звучавший всю ночь вместо колыбельной Новорожденному. С вершины минарета, где выбрала ночлег Ямна, должно быть, слышали этот рассказ и те, кто забыл о человеке, объединившим когда-то под своим знаменем людей, хотевших защитить свое достоинство и гордость, право на свободу. О человеке, учившем народ сражаться и любить свою землю, свое сообщество, свое единство, о человеке, учившем беречь и хранить несогбенность духа, волю, бесстрашие перед военной силой и хитростью врага, перед его оснащенной невиданным оружием армией.

Ямна верила, что город-крепость, воздвигнутый в пустыне по призыву шейха, служивший убежищем повстанцев, но завоеванный и разрушенный врагом — должен жить в памяти сердец людей как символ народного сопротивления. И если эта память жива, значит, люди помнят о главном, — о том, что «Свобода — это прежде всего достоинство, защита человеком его собственной чести… И хотя на земле много низости, много расчета и хитрости, и люди свыклись с унижением, забыли о гордости», история должна оставаться вечным напоминанием о том, что надлежит защищать… Ведь если бы люди пустыни не начали тогда свою борьбу, может быть, не восстали бы и горы Рифа, а потом и не поднялся бы на борьбу весь народ, отстаивая независимость страны…»

Внимая голосу Ямны, ребенок, еще не обретший дара речи, но уже все видящий, различающий уже мрак и свет, способен понять, что отныне его жизнь будет ничто без этого возвращения к земле, на которой жили героические предки, без этого слияния его судьбы с легендой, с «пространством борьбы» — от южных песков до горных вершин.

Так росло новое существо в этом маленьком невинном теле. Так заполнялись чистые страницы Памяти, так рождалось сознание, в котором будет жить Гордость, Непримиримость, Неприятие рабства.

…И как прозвучала в глубинах пробуждавшейся души нового существа и памяти молитва, совершенная когда-то перед появлением на свет, нетерпеливо взывавшая к небесам о ниспослании на землю «Отсутствующего», так и в финале романа снова звучит эта особая молитва, когда верующие не простираются в мечети перед пустым михрабом, но стоя возносят к небесам свою мольбу, на сей раз — не о грядущем, а о том, кто прошел по Жизни, исчез где-то (в горячих ли песках пустыни, в бурных ли волнах моря, в неприступных ли горах или на чужой стороне), но не пропал бесследно для своей земли. Ибо память о нем способна будить живущих, стучать в их сердца, призывать к тому, чтобы, отринув страх, отвергнув ложь, насилие и унижение, вернуть людям их попранное Достоинство.

«Так будьте же достойны ран, которые открылись вашему взору…» Эти слова Бенджеллуна как будто стали целью его служения литературе. Писатель и в книге «Песчаное дитя» (1985) верен главным своим темам, но особенно одной: той, что, пожалуй, пронизана болью больше других, — положению женщины в мусульманском обществе. Для него Марокко — не только самый близкий пример векового социального насилия и бесправия, на которое обречена женщина, но и пример парадоксальный: родина великих мыслителей прошлого, одна из твердынь и опор блистательной андалусской цивилизации, страна с необычайно щедрой природой, залежами несметных богатств, имеющая все, что могло бы способствовать прогрессу, Марокко сегодня — еще полно отсталых общественных отношений, косных традиций.

Массовая неграмотность, вопиющая нищета народа, отданные на разграбление всякого рода чужеземцам недра страны, тысячи эмигрантов — безработных, покидающих Марокко — все это, как справедливо считает писатель, только углубляет и делает еще более очевидной проблему женщины. Отстранение ее (оправданное и узаконенное религией) от участия в общественной жизни, политике, обреченность на молчание, особое, этически изощренное, приобретшее уродливые формы изгойство, психологическое подавление, приводящие к чудовищным, несовместимым с прогрессом и цивилизацией XX века формам и ее каждодневного существования — вынужденности жить в домашнем заточении, скрывать свое лицо, не иметь право выбора, права решать судьбу своих детей, сносить безропотно обряд мусульманского отречения мужа от жены, обрекающий ее фактически на вечное одиночество.