Виктор Илюхин - Вожди и оборотни

30 августа 1991 года Генеральный прокурор СССР Н. Трубин принял беспрецедентное по своему цинизму по отношению к законности и истине постановление о прекращении уголовного дела за отсутствием состава преступления в действиях достаточно оскандалившихся в стране и за рубежом народных депутатов СССР Гдляна и Иванова. В этот день была поставлена последняя точка, хотя следователи, в чьем производстве оно находилось, еще несколько дней аккуратно подшивали материалы, нумеровали страницы, чтобы отправить свое детище на архивные полки. Решение, принятое Н. Трубимым, для них явилось полной неожиданностью, от которой они долго приходили в себя, задавая друг другу недоуменные вопросы.

Действительно, развязка в следствии наступила резко и безапелляционно, как азиатская ночь. Ибо еще 12 июля, за месяц до прекращения дела, тот же Генеральный прокурор писал Президенту СССР М. Горбачеву, что собрано достаточно доказательств для предъявления обвинения Т. Гдляну и Н. Иванову в злоупотреблении служебным положением, превышении власти, принуждении лиц на допросах к даче ложных показаний. Что же изменилось?

Многое, и в первую очередь — ситуация в стране, после известных событий 19–21 августа. Как уже сообщалось в газетах, будучи на Кубе, Трубин высказался в поддержку путча. Я не могу утверждать, так это было или нет, но его на «крючок» подцепили — над ним завис «дамоклов меч». Демократы в Верховном Совете поставили условие: или он выполняет их требования, или его объявляют путчистом. Вот после этого Трубин и стал «доказывать» свою приверженность демократии: чтобы усидеть в кресле Генерального, тут же поувольнял своих заместителей. А следом за этим, из конъюнктурных, угодливых соображений, стал прекращать дела в отношении так называемых демократов. Этим и объясняется его предательство законности.

Дело Гдляна и Иванова для всех, кроме следователей, его расследовавших, было политическим делом. Вокруг него кипели страсти на митингах и шествиях, в парламенте страны и на пленумах еще существовавшей компартии. Его возбудили 25 мая 1989 года, по удивительному совпадению — в день начала работы первого съезда народных депутатов СССР. Скажу, что это просто совпадение, и никто не пытался как-то увязать следствие и съезд. Но это совпадение окажется примечательным, потому что высший законодательный орган страны все-таки даст себя втянуть в весьма сложные дебаты вокруг дела.

Теперь, когда оно прекращено, настало время подробно рассказать о перипетиях, о фактах и доказательствах, зафиксированных на его страницах, которые вряд ли когда удастся оживить. Они теперь — достояние истории.

Рассказать надо не только потому, что подошло время и, как говорится, сняты правовые ограничения, а потому, что есть обязанность выполнить многочисленные и настойчивые просьбы людей. Они до сих пор не получили исчерпывающей информации. Более того, она была односторонней, чаще всего исходила от самих Гдляна и Иванова или преданных им летописцев, таких, например как журналист Додолев, совмещающий жизнь в России с жизнью в Израиле. Но я был бы неправ, если бы умолчал и о других, правда, редких публикациях, в которых звучал здравый голос разума, голос протеста против гдляновского садизма и лжи.

Это голос Ольги Чайковской, Олега Темушкина, А. Садри. Правда звучала в официальной хронике, исходившей из Прокуратуры Союза ССР, Верховного Совета страны. Однако они появились на свет, и надо сказать — с большим трудом, уже после того, как вокруг следователей по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР был создан ореол героев, непримиримых борцов с мафией и великих мучеников.

Нет более неблагодарного дела, чем спорить с общественным мнением, хоть ты и трижды прав, когда оно сложилось под улюлюканье и свист на уличных и площадных митингах, где толпа пожирала любую информацию, как жирные куски мяса, лишь бы она была поскандальнее. И чем она неправдоподобнее, тем быстрее усваивалась в желудках, а не в умах голодной массы.

Нафаршированное односторонней и зачастую искаженной информацией, обыденное сознание людей вовсе не хотело воспринимать или с трудом воспринимало другой голос — голос разума, трезвого анализа и фактов.