Валентин Оскоцкий - Век одиннадцатый и век двадцатый

Как историческому романисту П. Загребельному органично присуще обостренное чувство памяти, позволяющее силой творческого воображения воскрешать далекие эпохи, вживаться в них. Конечно же, такое чувство не возникает из ничего, на пустом месте: без знаний нет памяти. Но и вовлечение исторического знания в художественное повествование - не самоцель творчества, не механический, пассивный акт. Создавая роман, писатель не пересказывает историю, а пересоздает ее, не беллетристически обрамляет документальные свидетельства, а заново постигает их сокрытую суть, глубинный социальный и нравственный смысл. Последовательно идя таким путем художественных первооткрытий, П. Загребельный вносит в роман "Евпраксия" развернутый мотив спора с летописными оценками давних событий. Ведущее направление спора - обосновать современное прочтение древних летописей, предложить объективное переистолкование зафиксированных в них человеческих судеб. Трагедии Евпраксии летописец посвятил всего несколько строк: в одном случае сообщил о том, что великий князь Всеволод Ярославич отправил малолетнюю дочь на чужбину, в другом - назвал 1106 год, когда ей "выпало преставиться" по возвращении на родину. Все, что происходило между обеими датами и составило содержание романа, домыслено писателем на основании других, нелетописных источников, в частности западноевропейских хроник. Но и они восприняты по преимуществу критически, на что указывает нередкая ирония над верноподданными современниками императора Священной Римской империи, не имевшими охоты отделять историю от легенды, а иной раз сознательно менявшими их местами. "Выходит, что легенды бывают правдивей истории", - иронически роняет писатель, сопоставляя их свидетельства.

Древними свидетельствами обозначена лишь внешняя канва жизни Евпраксии, сначала перекрещенной "на латинский лад" в Пракседу, а затем нареченной императрицей Адельгейдой. О том, что стояло за этими превращениями, "не будет... ничего ни в летописях, ни в хрониках, лишь намеки да невыразительные поминанья". Мало того: о долгих годах, охватывающих судьбу героини романа, летописцу зачастую вообще нечего было сказать. "И никаких происшествий. Ничего. Пустые годы... Реки выходили из берегов, солнце нещадно палило, голод стоял на земле, мор налетал, мерли люди, горели села и города, плакали матери над сыновьями - для летописца то были пустые годы, раз не задевало эдакое ни князей с епископами, ни бояр с воеводами". Но в истории не существует пустых лет, и только при крайнем отвлечении от жизненных драм бывает нечего сказать о стремительно бегущем времени. Годы, которые приближенный к князю летописец не удостоил своим вниманием, для героини романа были исполнены "нечеловеческих страданий", стоически перенесенными на чужбине. "Не заметила душевного опустошения, Генриховой преждевременной старости, не подумала, что по самую шею входит в мертвые воды высоких забот государственных, где на чувства людские не остается ни места, ни времени, ни сил". И если ее чувство к императору Генриху выгорело дотла, не разгоревшись, умерло, не родившись, то в этом, убеждает писатель логикой повествования, нет никакой вины Евпраксии-Пракседы-Адельгейды. Вся она - немой крик боли и укора тем, кто, живя рядом не видел ее "безнадежного одиночества", отчаяния и ужаса, кому всегда было не до нее. Ведь даже побег из заточения подстроен не ради самой Евпраксии, а потому, что ее покупали "ценой фальшивой свободы, чтобы потом опозорить, ее позором добить императора перед глазами всей Европы".

Самый простой, наиболее легкий путь для романиста, размышлял однажды П. Загребельный, - всего лишь добросовестное воспроизведение, немудреная беллетризация исторических сведений. И признавался, что самого его всегда влечет "путь иной, трудный... путь переосмысления фактов и событий, иногда канонизированных в трудах историков и писателей". Не потому ли так остросюжетны его романы о Киевской Руси, что в каждом из них он "пытался воссоздать не только быт, обстановку, политическую и нравственную атмосферу того времени, но и психологию наших предшественников"? "Я сторонник литературы сюжетной, - подчеркивает П. Загребельный, - ибо сюжет - это не просто занимательность. Сюжет - это характеры людей и композиция, а композиция (особенно в романе) - это, в свою очередь, если хотите, элемент не просто формальный, а мировоззренческий"*. И концептуальный добавим к сказанному писателем.