Василий Аксенов - В поисках грустного бэби

Я бы тут добавил, сказал Роберт Эйч, что у писателей внутри Советского Союза, несмотря на «закручивание гаек», все еще остаются каналы самиздата и тамиздата. К сталинским временам сейчас вернуться трудно, сопротивляется прежде всего современная технология, магнитофоны, копировальные машины.

А что. если лет через двадцать и до советского населения дойдут микрокомпьютеры с программированием словесного производства, не знаю уж как перевести го, что здесь называется word processing? Какой шаг вперед сделает самиздат! А что, если в недалеком будущем сама книга, как таковая, начнет принимать форму маленького мягкого диска?

Вот так они спорили три часа напролет, молодые американцы из среднеатлантических штатов. У всех был чрезвычайно умный и позитивный вид, а я все время спрашивал себя' неужели не возникнет? Все-таки возник! Такова была, видимо, природа предмета, что не мог он не возникнуть, и в конце концов в кондиционированном воздухе американского университета появился русский метафизический душок. Вскочил южанин Мэтью Эл и сказал, что, по его мнению, русской литературе необходимы репрессии! Без угнетения, без страдания она лишится свежести и выразительности, перестанет быть в традиционном понимании «властительницей дум».

Что будем делать с этим Мэтью? Выгоним из класса? «Дайте ему подумать, дайте ему подумать!» — послышались голоса.

Мэтью с минуту постоял в задумчивости, а потом сказал, что снимает свое предложение. Русская литература и без советских закрутчиков всегда находила свои внутренние репрессии и страдания. Именно они дали ей место в мировой культуре, куда она со временем, рано или поздно, должна вернуться.

…Если бы случился в тот день на территории Гаучер-колледжа какой-нибудь советский визитер и если бы пришлось ему оказаться возле аудитории Kraushaar, не поверил бы он своим ушам: благопристойное учебное заведение для американских девочек оглашалось хриплым неистовым голосом Владимира Высоцкого, советского полулегального барда, кумира улицы, ставшего после своей смерти в сорок два года народным мифом и символом неофициального единства.

Проходит некоторое время, и в той же аудитории звучат тоже не очень-то респектабельные, но все-таки более подходящие к обстановке песни Боба Дилана, Джоан Баез, Симона и Гарфункеля.

Так проходил полугодичный семинар на тему: «Шестидесятые — время пробуждения: Восток и Запад».

Перед аудиторией из ста девиц сидели четыре лектора — Фред Уайт, Руди Лентулей, Богдан Сагатев и Василий Аксенов. Нетрудно догадаться, что я на этом форуме представлял Восток. Не будет хвастовством и сказать, что Гаучер-колледж вряд ли нашел бы в окрестностях Балтимора более подходящего человека для этой темы: я и в самом деле типичный представитель советских шестидесятых, и меня, как и многих моих товарищей по послесталинскому литературному поколению, в советских условиях называли «левым».

Мои коллеги — профессора Фред и Руди, между тем были типичными представителями «американских шестидесятых». Четвертый же. Богдан, американец русского происхождения, был молод и снисходителен.

…Мне вспомнился август 1968 года, когда внезапно, в одну ночь, за два года до срока, кончились советские шестидесятые. В партийной газете «Правда» в те дни можно было увидеть очерки собственных корреспондентов из Праги и из Чикаго. Тот, что сидел в Праге, писал: «Советские воины научились различать контрреволюционеров по внешнему виду. Джинсы, длинные патлы, усы и бороды — вот отвратительная примета контрреволюции…» Советский кор из Чикаго сообщал, пылая восхитительным негодованием: «Чикагская полиция, зверски работая дубинками, преследует демонстрантов. Джинсы, бороды, длинные волосы — вот приметы возмутителей спокойствия!»

Как видим, было что-то общее между Востоком и Западом, а тот год, который мы называли «шестьдесят проклятым», в странной степени оказался критическим для обеих частей света.

Некоторые исследователи полагают, что у американских шестидесятых прослеживается больше сходства с русскими шестидесятыми прошлого века, чем с нашим временем.

Мне случилось однажды быть на лекции профессора Тома Глисона в Кеннановском институте, когда он успешно сравнивал взгляды и вкусы американских либералов-шестидесятников с базаровыми и Рахметовыми российского девятнадцатого века. Столь успешные сравнения, возможно, не пройдут в отношении времен нашего послесталинского ренессанса, хотя бы из-за путаницы с понятиями «левый» и «правый».