Н Павлова - Против неба - на земле (Родителям и воспитателям)

Нет здесь привычного для детского рассказа благополучного конца, ибо писатель уверен, что трагическое неотделимо скреплено с воспитанием духовного мужества, что надо научить детей не только радоваться, но и страдать. Без умения мужественно переносить боль нельзя стать настоящим человеком.

Писатель, живописец и музыкант существуют в Ковале на равных правах, потому родина предстаёт в музыке, в красках, в густоте их тона, которая должна дать почувствовать прочность, полноту жизни. Бьёт в глаза красный цвет рябин, дрозды в рябине тоже кажутся тяжёлыми и красными, а в рисунке на листьях пламенеющих клёнов глаз художника видит отпечатки бесконечных восходов и закатов.

"Деревня моей души" - так сказал однажды Коваль о Чистом Доре, как о мечте, о выражении своего идеала. Но идеал его накрепко привязан к жизни. Когда писатель восклицает: "Всё на палитру!", то это значит - все средства, которыми он владеет как художник, и все те чувства, которые его радуют или тревожат. Все, кроме беспечного благодушия.

Не только тихое любование, но и беспокойные вопросы вызывает жизнь его "малой родины": почему так много в ней одиноких старух? Почему дядя Зуй воспитывает свою внучку Нюрку один? И охватывает гнев: почему "мёртвая душа" Шурка Сараев бессмысленным выстрелом отнял у лосихи её лосёнка и совесть даже не шевельнулась в нём?

Вопросы, встающие из произведений Коваля, звучат сегодня очень современно. Например, в чувство к природе наши дни внесли новые оттенки, особый драматизм, особую повысившуюся ответственность за неё, которые придали давней литературной теме моральную, социальную, общественную окраску. Именно как о проблеме нравственной, связанной с совестью, и говорит Коваль о защите природы. Он не рассуждает о совести во всеуслышание, её присутствие растворено в событиях, настроении.

Шурка Сараев из рассказа "У кривой сосны" просто так убьёт лосёнка, а лесник Булыга даст ему урок не только как охранитель природы, но и как воспитатель человека. В нескольких репликах диалога выявится безошибочность его педагогического чутья, идущего от народных заветов ("сам убил, сам пускай хоронит", то есть "умей ответ держать"), надежда пробудить "мёртвую душу" зрелищем загубленного лосёнка и не покидающей своё дитя лосихи, и страстность осуждения, и беспредельная тупость "ученика".

Многое откроет рассказчик, пусть в данном случае не основное действующее лицо, но его свидетельства подкрепляют чувство, его глазами увиден мёртвый лосёнок, его воображением домысливается, как раненый лосёнок бродил по лесу, как пришёл сюда, к кривой сосне...

Сознательно и резко бьёт Юрий Коваль по сердцу маленького читателя, жёсткими линиями вычерчивая мученическую позу лосёнка с вытянутыми ногами, запрокинутой головой, обглоданные осиновые ветки рядом, тяжёлый взгляд лежащей неподалёку лосихи. Но, кружа и кружа вокруг этой картины, прибавляя и прибавляя к ней, казалось бы, ничего не решающие штрихи, писатель обобщает её содержание, и тогда "записки охотника" о том, как браконьер отнял у лосихи её лосёнка, перерастают в драму материнского горя и материнской верности. Благородная сила, огромность этого чувства и должны были расшевелить пустую душу. А проснётся ли в Шурке Сараеве совесть... кто знает? Коваль оставляет своих героев на полуслове, потому что нет в нём наивной уверенности, что все проблемы разрешимы, да ещё в пределах одного рассказа или одной книги.

Юрий Коваль не любит открытых выводов. Он рассчитывает на ум и тонкость того читателя, для которого пишет. Конечно, он учитывает особенности восприятия ребёнком жизни и слова. Конечно, смысл его произведений точен, акценты расставлены чётко, добро и зло резко различимы. (Он снисходителен к маленьким слабостям милых ему героев, но не прощает бессовестности - "У кривой сосны", бьёт иронией и сарказмом по скупости и приобретательству "Караси", "Картофельная собака".) И всё же обращается к детям с богатым эмоциональным и духовным строем. Он даже запальчиво утверждает: "Писать надо так, как будто пишешь для маленького Пушкина". И верит в каждого своего читателя, и видит черты "маленького Пушкина" в любом ребёнке. Поэтому в его произведениях есть ещё одна глубина, есть подводное течение - как в "Грозе над картофельным полем", как во многих других рассказах, как в "Вороне", где странная птица всюду летала за женой Кольки-механизатора. И пусть это преследование объясняется конкретной причиной, но находится в рассказе и второй смысл. Быть может, ребёнок пока его не поймёт, но когда будут прочитаны последние строки, они отложатся в детском сознании ощущением непростоты жизни и человеческих чувств: "...Если бы за мной ворона летала, если б меня любила, я бы ей крошки хлебные сыпал... Но не меня полюбила ворона... Вот всё-таки какая глупая бывает на свете любовь!"