Фритц Петерс - Детство с Гурджиевым

Когда я запрягал лошадь в коляску, я попытался поставить себя на место Рашмилевича и отправился к лесу позади главных внешних садов. Мне казалось, что он мог уйти только в один из дальних огородов - по крайней мере, в миле отсюда, и я направился к дальнему саду на самом краю территории. По пути я беспокоился о том, что буду делать, если и когда я найду его, особенно потому, что я был главным преступником в заговоре против него зимой. Об этом мне даже ничего не сказали - по крайней мере, Гурджиев - и я чувствовал, что меня выбрали только потому, что я отвечал за лошадь, и что Гурджиев не мог выбрать какого-нибудь неподходящего кандидата для этого поручения.

Я не очень удивился, когда предчувствие оказалось правильным. Он был в саду, где, как я и надеялся, он должен был быть. Но, как будто, чтобы придать сказочное качество делу, он находился в несколько необычном месте. Прежде всего, он сидел на яблоне. Скрывая свое удивление - в действительности, я подумал, что он сумасшедший, - я подогнал лошадь и коляску прямо под дерево и заявил о моем поручении. Он холодно посмотрел на меня - и отказался ехать назад. Я не мог привести каких-нибудь доводов и не придумал никакой подходящей причины, чтобы убедить его вернуться назад, и сказал, что буду ждать здесь, пока он не согласится, и что я не мог вернуться без него. После долгого молчания, во время которого он изредка свирепо смотрел на меня, он внезапно, молча, спокойно впрыгнул в коляску с дерева, а затем сел на сиденье рядом со мной, и я поехал к главному зданию. Для нас обоих был приготовлен чай, мы сели друг против друга за стол и стали пить, в то время как Гурджиев наблюдал за нами с дальнего стола. Все остальные вернулись к работе.

Когда мы кончили, Гурджиев велел мне распрячь лошадь, поблагодарил меня за возвращение Рашмилевича и сказал, что он увидится со мной позже.

Гурджиев пришел в конюшню, когда я был еще с лошадью, и попросил рассказать ему точно, где я нашел м-ра Рашмилевича. Когда я сказал ему, что я нашел его сидевшим на дереве в "дальнем саду", он недоверчиво посмотрел на меня и попросил меня повторить - спросил меня, был ли я совершенно уверен и я уверил его, что он был на дереве, и я должен был стоять там долгое время, под деревом, пока он не согласился отправиться назад со мной. Он спросил меня о доводах, которые я использовал, и я признался, что я не мог придумать ничего, за исключением того, что сказал, что он должен вернуться назад, и что я буду ждать его, пока он не согласится ехать. Гурджиев, казалось, нашел всю эту историю очень забавной и горячо поблагодарил меня за этот рассказ ему.

Бедный м-р Рашмилевич. Когда все собрались в гостиной в тот вечер, он был еще объектом внимания для нас всех. Никто из нас не мог припомнить человека, сопротивлявшегося Гурджиеву в присутствии всех - Рашмилевич был первым и единственным. Но инцидент не был закончен. После обычной музыкальной игры на пианино мосье Гартман м-р Гурджиев сообщил нам, что он хочет рассказать нам забавную историю, и приступил к восстановлению, в мельчайших подробностях и с большим количеством своих собственных новых приукрашений, истории Рашмилевича, который выразил неповиновение после обеда, его исчезновения и моей "поимки" его. История была не только весьма приукрашена, но он также разыграл все роли - свою, Рашмилевича, заинтересованных зрителей, мою и даже лошади. Забавная для всех нас, она была больше того, что Рашмилевич мог вынести. Второй раз за этот день он ушел от Гурджиева после неистовой вспышки, обещая, что покидает Приэре навсегда; с него, наконец, достаточно.

Я не думал, что кто-нибудь принимал его серьезно тогда, но, к нашему удивлению и ужасу, он действительно отправился на следующий день в Париж. Он являлся такой неотъемлемой частью этого места, был так заметен, благодаря своим нескончаемым жалобам, что это было подобно концу эры - как будто внезапно исчезла некоторая существенная собственность школы.

15.

Джейн Хип вернулась во Францию в одно время с Гурджиевым и была, конечно, в Приэре, чтобы увидеть нас. С ее возвращением, к моему сожалению, визиты в Париж к Гертруде Стайн и Алисе Токлас прекратились. Я был очень удивлен, когда меня однажды после обеда позвали в швейцарскую и сказали, что ко мне был посетитель. Я очень обрадовался, узнав, что это была Гертруда, и был очень счастлив увидеть ее; но мое счастье рассеялось почти сразу, Гертруда совершила со мной короткую прогулку в садах школы, дала мне коробку конфет, которая, как она сказала мне, была "прощальным" подарком для нас обоих от нее и Алисы. Она не дала мне никакой возможности возразить ей и сказала, что совершила поездку в Фонтенбло специально, чтобы увидеть нас (я не помню теперь, видела ли она действительно Тома или нет), потому что она не хотела расставаться с нами, просто написав письмо.