Это была работа строительная; он жил один — но выполнял обязанности жизни в коммуне. Это не буржуйская мораль: мол, я тебе отслюню, а ты у меня на содержании и сделаешь мне потом приятное. Когда румяный лабазник анализирует отношения Тео и Винсента, он не может себя поставить на их место — просто потому, что их место для него закрыто. Его на это место не звали.
Винсент и Тео в бронзе встали рядом, а в книжке сочинений Маркса и Энгельса — оба профиля вместе. Не прикладывайте к ним мораль менеджера, она туда не прирастет. Когда Хайек и Мизес указывают на ошибки Маркса, это столь же убедительно, как критика менеджером «Газпрома» эффективности экономической модели «Тео—Винсент». Тут иная мораль, высшего качества. Вот ради того, чтобы все люди почувствовали себя единым целым, Винсент Ван Гог и работал. И Тео Ван Гог тоже работал ради этого. Ему казалось, что все человечество сможет жить по этим правилам — надо лишь показать людям, что возможно оживлять предметы. Можно пробудить спрятанную жизнь оливы, реки, дороги. Все увидят и поймут, что именно так и надо жить: отдавать силы пробуждению любви, а все пошлое и развлекательное забудут
Категории палитры
В истории человечества есть дни и месяцы, когда ответственность всего мира сконцентрирована в рабочей комнате одного человека — Данте, Фичино, Платона. В 1888 году (легко запомнить — три восьмерки) центром мира был Арль. В городе Арле и без того особенный воздух, но тогда, должно быть, гудел от напряжения.
Школа Арля — это школа невозможного при капиталистических отношениях, нерыночного искусства. Не функционального, не продажного, не декоративного, не служебного, не салонного.
Определить это искусство просто: в Арле была основана новая школа иконописи, школа онтологии — в отличие от импрессионизма, распылившего явление на конфетти. И это важное противопоставление: по сути Ван Гог утверждал принципы революционные, то есть иконописные; импрессионизм эти принципы отменил — а Ван Гог утвердил вновь.
Мы привыкли думать об импрессионистах как о революционерах — на деле импрессионисты были контрреволюционерами, версальцами. Весь пафос импрессионизма состоит в том, что у каждого буржуа отныне будет свой пруд с кувшинками и своя приватизированная красота, свое впечатление от мира. Лишить искусство прав на генеральные ценности — и выдать каждому его персональный ваучер впечатлений, вот в чем сила и притягательность импрессионизма. И Рембрандт, которого оттолкнуло общество «малых голландцев», и Ван Гог, которого импрессионисты сочли психом, были прежде всего теми, кто захотел вернуться к целому, к общему, к категориальной философии.
В этом смысле и следует трактовать чистые цвета его палитры. Это категории, незамутненные сущности; он рисовал новые иконы. Икона не есть метафора; икона выражает непосредственно бытие, непосредственно воплощает образ.
Ветка Ван Гога — это сама живая ветка, башмаки — это живые башмаки, а поле — это поле. Это не метафора жизни («жизнь прожить — не поле перейти»), не метафора биографии («истоптать башмаки»), не метафора судьбы («согбенная ветка»).
То, в какой степени школа Ван Гога оказалась востребована, видно из истории; его извращали как могли.
Импрессионизм победил повсеместно: в постмодерне, в авангарде, в деконструктивизме, в троцкизме, в финансовом капитализме — вообще везде. Миллионы обывателей, называющих себя средним классом, верят в нарезанные бумажки акций — в современный капиталистический пуантилизм. Если вспомнить, что Клод Моне дружил с Клемансо, одним из авторов большой войны, то данное высказывание перестает быть метафорой. Это просто факт, вот и все.
И, вероятно, самое важное в школе Арля: эта школа не конвенциональна.
Конвенция в школах искусства весьма существенная вещь, иначе это свойство можно назвать так: «договоренность о том, что считать искусством». Когда художник утверждает, что он «так видит», это лукавство — так видит не только он, но прежде всего так видит система договорных отношений и корпоративной этики цеха, внутри которых он обретается. Никто не видит точечками, как школа пуантилизма; никто не видит квадратиками, как супрематист, и загогулинами и пятнами, как абстракционист; так договорились считать достаточным и необходимым для передачи сообщения данные школы.
Всякий член корпорации концептуалистов знает, что можно вбить в стену гвоздь, и это будет произведение искусства — но лишь внутри системы договоренностей концептуализма; вне конвенции гвоздь останется гвоздем, а загогулина останется загогулиной. Правила болонской школы (перспектива и светотень), правила импрессионизма (обобщающий мазок и дымка атмосферы), правила соцреализма или правила дада — это просто набор конвенций, которые соблюдаются. Даже так называемое наивное рисование, «примитив» — это тоже набор приемов и конвенций: Пиросмани и Таможенник Руссо пользуются одинаковыми приемами, сознательно представая чуть более аляповатыми, нежели они есть на самом деле; скажем, в творчестве колумбийца Ботеро эта нарочитая «примитивность» доведена до изощренного салонного письма. Художник, разумеется, не настолько наивен, напротив, он весьма искушен и расчетлив и знает, как воспроизвести наивный стиль.
Читать дальше
