Сергей Гандлевский - Эссе, статьи, рецензии

Стихосложение – агрессивное занятие, такова его природа. Поэт посягает на общее поколенческое прошлое и присваивает его себе всецело и категорически. Самозванство, конечно – но победителя не судят. Зимние неизбывные сумерки, варежки на резинке, мешок со сменной обувью, группа продленного дня, кружки, маразм пропаганды – вялотекущее огосударствленное взросление. Знакомо, что называется, до боли. Этот душераздирающий опыт, ничейный до поры, обрел еще одного талантливого свидетеля. Усилиями плеяды одаренных писателей малохольное советское детство-отрочество-юность на наших глазах приобретает легендарные черты. Отечественная Атлантида с ее укладом, обитателями, страстями из глубины времени взывает к сочувствию и вызывает его. Завидовать нечему, но завидовать будут – поэтический реванш “второсортной эпохи”.

Поэзия – реакционна, Золотой век всякого лирического героя по большей части в прошлом. Обернувшаяся и окаменевшая жена библейского Лота – хорошая аллегория лирики. Своей тягой обессмертить предков поэзия сродни федоровской “Философии общего дела”. Насущная забота литературного воскрешения былого и близких, сострадание к тающей на глазах жизни делают стихи Владимира Гандельсмана высоконравственными. И теперь, когда любимые тени вновь обрели облик и голос, можно выговорить вопреки утрате: “Развеселись, теперь развеселись…” Так я и понимаю поэтическую победу.

1999

Есть такая маленькая читательская хитрость: сперва пробежать какую-нибудь статью по диагонали и посмотреть – что автор цитирует, сверить вкусы. И если цитаты не вызывают протеста, то прочесть и собственно статью. Впрочем, и в личном общении мы тоже автоматически “берем пробу”: допустим, новый знакомый еще рта толком не открыл, но если вы на ходу обменялись улыбками, когда толстуха на перекрестке, перекрывая шум трафика, кричит в мобильный телефон: “Аспирин дал? Письмо Татьяны спросил?”, с таким можно иметь дело. Чужая речь, которой обильно пересыпаны монологи Льва Рубинштейна, все эти смешные, абсурдные или зловещие обмолвки времени действительно интересны – симптоматичны и многозначительны. Практически каждый очерк книжки “Духи времени”, как и большинства писаний автора, самозарождается из сущего пустяка: надписей от руки на бетонных ограждениях вдоль полотна ж/д и в местах общего пользования, курьезных объявлений, лозунгов и рекламы, реплик, некогда выхваченных боковым слухом из бубнежа советской давки, из коммунального гама и из говора сегодняшней улицы – из будней языка, чертополоха речи.

О чем эти эссе? Обо всем сразу, вроде застольной болтовни литераторов. Немного воспоминаний, чуть-чуть филологии, анекдот, бла-бла-бла о “тайнах гроба”, сплетня-другая, сердечность пополам с зубоскальством – и автор, как заскочивший мимоходом приятель, косится на часы, договаривает что-то второпях, вдевая руки в рукава, роняет “абымаю” и спешит по своим делам.

И – ни одной сентенции, эффектного финального аккорда, авторитетного вывода (о времени, пространстве, власти, природе, природе власти, стране, искусстве и т. п.) – буквально нечем пополнить цитатник. Будто автор рефлекторно стряхивает с себя всякий апломб, как начальническую руку с плеча.

При всем при этом – уйма соображений и наблюдений, которым, чтобы стать блестящим афоризмом, не хватает только подозрительного блеска и категоричности. Вероятно, именно такого рода умственную деятельность имел в виду один классик, когда сказал: “Она была верна, а потому умеренна…” Автор не мыслитель на котурнах, а “всего лишь” умница в сандалетах на босу ногу – и, похоже, его вполне устраивает, как он выглядит.

Кажется, ни разу по ходу артистически-легкого, но по существу исповедального повествования не употреблено слово на букву “л”. Но и в его отсутствие очки раз-другой запотевают, ведь внимание – главное бытовое проявление подразумеваемой эмоции; недаром женщины нередко объясняют свой выбор фразой “он ко мне очень внимателен”. А здесь – сплошь знаки внимания: духи матери, танцы отца, присказки бабушки, выходки внучки…

Трудно объяснить на пальцах, что такое поэзия, но можно прочесть какое-нибудь стоящее стихотворение, и чувствительный человек поймет, о чем речь. То же и с понятием “интеллигентность” – любимицей былых молодежных диспутов и печатных дискуссий. Да вот же она, в натуральную величину: целых 300 с лишним страниц образцовой интеллигентности. Ум без самомнения, порядочность без нотаций, естественные веселье и грусть, гражданские чувства без натуги, личное достоинство без заносчивости, а главное, может быть, – бодрость духа, хотя под любым углом зрения – дело швах. Правда, интеллигентность тут, в порядке исключения, приумножена большим литературным даром, но это уже – игра случая, счастливый, так сказать, билет.