Отар Кушанашвили - Я и Путь in… Как победить добро

Я всегда боялся впасть в грех осуждения, но грешок – сарказм – мой любимый грешок. Со мной все то же самое, что с любым нормальным творческим человеком: миг на вершине сменяется личной преисподней. Я знаю многих забытых всеми старых актеров, которые делают честь человеческой расе, а расе на них плевать. Я не умею и не хочу разговаривать с людьми, которые не верят в абсолютную силу Искусства. ТВ – главный фактор нравственной катастрофы.

«У подавляющего большинства актеров нет чичирки» (детородного органа. – О.К.).

P.S.Для многих РВ – ролевая модель.

В минуты, когда Виктюк в раздумьях, лучше всего ходить на цыпочках. В такие моменты он вовсе не лучистый, а вовсе даже ершистый.

А времени мало, а небо коптить не хочется, а вопросов тьма: Радзинский, Кара, про Церковь, про квартиру, даже про Аллу Духову.

Случайно увидев афишу с Эд. Радзинским, я не преминул спросить, уважает ли РВ глыбу, сверяет ли с ним часы, согласен ли с его трактовками истории и персоналий; с тем, как он, жонглируя именами и словами, интерпретирует с пулеметной скоростью да с эффектным аффектированием все, что происходило. С учетом того, что размеры уважения к нему аудитории (о, рейтинги!!!) не поддаются описанию.

Вот такая, с минут пять, к моему вопросу была преамбула. Она заставила Маэстро сначала снять очки и долго на меня смотреть, потом надеть очки и отчетливо сказать:

– Уважать? Только за то, что он пишет толстые книги?

– Но ведь и пьесы! Что-то вроде «…замуж поздно, сдохнуть рано»?

– Мне тревожно за тебя, Отар.

Маэстро полагает, что хмельной воздух свободы, вольно реющий над нами, решительно всех склоняет к чрезвычайным эскападам.

Например, Юрия Кару, который – о, ужас! – и впрямь полагает себя режиссером. Ладно бы Тинто Брассом, нет же, деятелем мессианского разбора. Тогда как «Мастер и Маргарита» – наизауряднейшее кооперативное говнецо. И вообще, Юрий Кара – чемпион Бухареста по самоуверенности.

– А правда, что…

– Я не договорил. ЮК думает, что он просто отталкивается от грешной реальности, преобразуя ее в высокую метафизику, а на самом деле – в болото. Дальше!

– Правда, что на Тверской вы обретаетесь в квартире Василия Сталина, которая проклята, даром что стоит шесть миллионов?

Режиссер всплескивает руками:

– Ах ты сука! Вот вся твоя жизнь вот так и пройдет – будешь говорить уважаемым людям…

Я невозмутимо продолжаю:

– Я слышал, что в вашей квартире еженедельно случаются высокотелесные оргии, в самом-самом конце которых сжигаются чучела ваших коллег-режиссеров?

Пробурчав что-то вроде, что я из тех, кто хочет и на елку влезть, и зад не ободрать, Маэстро ответил:

– Про Сталина – правда. Я его дух выветриваю до сих пор. Про шесть миллионов – неправда, больше. Настолько больше, насколько Виктюк больше несчастного Васи. Про оргии – в этом обвинять меня нелепо: я не люблю принимать гостей. А ну как такие, как ты, вахлаки припрутся?!

Переполненный азартной предприимчивостью, я напоминаю Маэстро, что он обещал мне кое-что сказать о вере, о Церкви.

Я сказал ему, что «всеобщее воцерковление» доводит меня до зубовного скрежета, и я так же устал от рассказов о религии, облаченных в элегантные призы умеренного славословия, от которых хочется нырнуть в декаданс и грешить без конца.

Его Сиятельство, он мне неоднократно об этом говорил, относится к религии в высшей степени почтительно, но находит современную религию слишком чванливой, слишком постановочной, слишком умело придающей всему ореол угрюмой обреченности.

– Страдайте, страдайте без конца, жизнь для страданий дана… А после уже – воздаяние. А радоваться? А жить когда?! Если «Верховный Режиссер» велит находить смысл в непрекращающемся стоянии на коленях, тут что-то не так. Нельзя жить в гармонии с хаосом, это правда, но и в союзе с насильным порядком тоже.

Р.В. заметил, что большинство священников, коих он знавал, – скуловоротные резонеры, и в анатомических подробностях поведал мне про два знакомства из тех, что переворачивают жизнь.

Виктюк совершал визиты и в Русскую Православную Главную Резиденцию, к Алексию, и в Ватикан, к Папе (не нынешнему). Про первый визит он говорит совершенно упавшим голосом, про второй совершенно жизнеутверждающим.

Алексию было решительно не до визитеров, царствие Ему небесное. Он смотрел мимо и говорил о своем. А у Иоанна и взгляд лучился живейшим интересом, и манеры были…