Кристофер Хитченс: Последние 100 дней

Перейдем к стадии торговли. Может быть, здесь есть какая-то лазейка. В онкологии торговля идет за возможность нормально прожить еще хоть несколько лет, и ради этого вы соглашаетесь на химиотерапию, а потом, если повезет, на лучевую терапию или даже на операцию. Вот на что идут ставки. Вы получаете кое-что, но взамен от вас многое требуется. Вы поступаетесь чувством вкуса, способностью к концентрации, пищеварением, волосами… И сделка кажется вполне разумной. К сожалению, в процессе приходится опровергать одно из самых привлекательных клише нашего языка. Вы слышите его сплошь и рядом. Люди не болеют раком. Они сражаются с раком. Никто из доброжелателей не может упустить соблазнительный образ: вы можете победить! Даже в некрологах тех, кто умер от рака, постоянно говорят о том, что они умерли после долгой и бесстрашной борьбы со смертью. Никто не говорит того же о тех, кто долгое время страдает болезнями сердца или почек.

Лично мне нравится образ борца. Иногда мне хочется страдать за правое дело, рисковать жизнью ради блага других людей вместо того, чтобы являться обычным смертельно больным пациентом. Но хочу, чтобы вы узнали: когда ты сидишь в комнате рядом с целой кучей других финалистов и добрые люди приносят большой прозрачный пакет с ядом и подключают его к твоей руке, а ты читаешь (или не читаешь) какую-нибудь книгу, пока отрава медленно поступает в твой организм, то образ стойкого солдата или революционера в воображении как-то не возникает. Ты тонешь в собственной пассивности и бессилии, растворяешься в беспомощности, будто кусочек сахара в горячем чае.

Упомянутый яд — это нечто. Из-за него я потерял около четырнадцати фунтов, и при этом мне не стало легче. Из-за него мои ноги покрылись ужасной сыпью, для которой ни у одного врача не нашлось названия, не говоря уже о лекарстве. (Дайте какого-нибудь другого яда, который без борьбы избавил бы меня от этих мерзких красных точек.) Я готов был быть жестоким и безжалостным к врагу и его распространяющимся колониям, убивающим мое тело. Но почему-то вопросы смерти и сохранения жизни оставляли меня на удивление безразличным. Я с легкостью смирился с потерей волос. Волосы начали выпадать в первые же две недели лечения. Я заметил это в душе и стал собирать их в пластиковый пакет. Из моих волос можно было бы построить целую плавучую дамбу в Мексиканском заливе. Но я не был готов к тому, что лезвие бритвы неожиданно проскользнет по моей щеке, не встретив на своем пути ни единой щетинки. И к тому, что моя абсолютно гладкая верхняя губа начнет выглядеть так, словно я сделал эпиляцию, как чья- нибудь тетушка — старая дева, я готов не был. (Большую часть волос на груди, которые, пока не выпали, напоминали два континента, пришлось сбрить из-за различных больничных манипуляций, и теперь они являли собой довольно печальное зрелище.) Я перестал быть самим собой. Если бы одной из моих медсестер была Пенелопа Крус [45] Пенелопа Крус Санчес (Penelope Cruz Sanchez, род. 28 апреля 1974 г.) — испанская киноактриса и модель. , то я этого даже не заметил бы. В войне против Танатоса, если уж мы называем этот процесс войной, первой ощутимой жертвой является мгновенная утрата Эроса [46] Эрос и Танатос — античные божества, первое из которых воплощало сущность любви, второе — смерти. В современной культуре и психологии — пара противоположных понятий с тем же значением, концептуализированная 3. Фрейдом и рядом специалистов, в частности философов XX в. Фрейд полагал, что как Эрос, так и Танатос вызывает влечение. Вокруг этой идеи строится теоретическое осмысление проблемы смерти в современном мире. .

Такой была моя первая реакция на коварный удар. Я твердо решил сопротивляться изо всех сил, пусть даже пассивно. Я хотел получить самые квалифицированные консультации. Мое сердце работало, кровяное давление нормализовалось, другие анализы тоже были хорошими. Мне стало ясно: если бы не мое богатырское здоровье, давно пришлось бы перейти к более здоровому образу жизни. Против меня выступил слепой, лишенный эмоций враг, которого радостно приветствовали те, кто давно уже желал мне болезней и смерти. Но на стороне моей жизни сражались блестящие, бескорыстные врачи — и плюс к тому удивившее меня количество групп поддержки. Об этом я надеюсь написать в следующий раз, если, конечно, — как всегда говорил мой отец — уцелею.

Называя опухоль в своем пищеводе «слепым, лишенным эмоций чужим», я имел в виду, что так и не мог устоять перед желанием наделить болезнь качествами живого существа. Я понимал, что это ошибочный антропоморфизм, то есть присвоение неодушевленным объектам человеческих качеств (суровая туча, гордая гора, самоуверенное юное божоле). Чтобы существовать, раку необходим живой организм, но сам он стать живым организмом не может. Его злобность — вот опять! — заключается в том, что главная его задача — умереть вместе со своим носителем. Или носитель найдет способы избавиться от него и пережить его.