Мина Полянская - 'Я - писатель незаконный' (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)

Впрочем, может быть, виновата в убожестве Калиновки не магнитная аномалия? Или, может быть, наоборот, магнитная аномалия - метафора, символ всерусской "аномалии"? "Псалом", "Улица Красных зорь", "Яков Каша", "Притча о богатом юноше", "Куча" - практически все произведения Горештейна посвящены этому образу. В повести "Последнее лето на Волге" в маленьком приволжском городке герой случайно заходит в столовую под названием "Блинная". Грязная и прокуренная, она напомнила ему записки некоего серба-путешественника, потрясенного когда-то атмосферой русского трактира, где из века в век сидят "люди мелкого счастья", "лакомы на питье", "где место и посуда свинского гнуснее". Однако рассказчика обескураживает не пошлость заведения, а отсутствие логики, аномалия происходящего. В таком притоне должно отталкивать абсолютно все, в том числе и качество блюд.

Однако "фирменное" блюдо "Блинной" превзошло всякие ожидания. "В лучших ресторанах не ел я таких блинчиков, - замечает автор, - обжариваемых до румяной корочки, с тающими во рту фаршем из рубленных вареных яиц, риса и мяса. Зачем жарили здесь эти блинчики? Зачем их подавали на заплеванные столы или на смрадные вонючие скатерки. А если и подавали, то отчего не вымыли помещение, не постелили хрустящие белоснежные скатерти, на которых таким блинчикам место? В этих чудесных блинчиках на грязных скатертях была какая-то достоевщина, какой-то гоголевский шарж, какая-то тютчевская невозможность понять Россию умом"

Писатель, не случайно, воспринял рассказ Ольги Лозовитской о Калиновке с большим интересом: он органично вписывался в созданный им противоречивый образ "Любушки-России". Со временем Ольга стала другом Фридриха, часто разделяла его одиночество - ходила с ним на блошиный рынок выбирать немыслимые старые копеечные немецкие книжки, которые только ему одному и были интересны и, которые, как он уверял, необходимы ему были для работы, и помогала ему в тяжелые дни, когда болел и умирал его камышовый кот Крис.

Однако Ольга не подозревала еще, что в глазах Горенштейна ей доведется нести личную ответственность за деяния генерального секретаря. Время от времени в ее квартире раздавался звонок - на проводе был Горенштейн с очередными претензиями по поводу событий более чем тридцатилетней давности: говорил, например, что не простит перестроенного в эпоху "оттепели" Арбата. Узнав о том, что памятник работы Эрнста Неизвестного на могиле Хрущева на Новодевичьем кладбище разрушается - на нем появилась трещина - он сейчас же позвонил и потребовал, чтобы Ольга восстановила памятник: "Стыдно жалеть каких-нибудь пару тысяч марок, когда разрушаются памятники!"

У "политической" дружбы Горенштейна с Лозовитской несколько книжный и одновременно политический финал. Однажды Ольга - это было в моем присутствии - рассказала Фридриху историю о том, как в гимназии, где училась ее дочь, из программы по истории демократическим путем, голосованием исключен был период национал-социализма и, соответственно, Второй мировой войны. Все началось с преподавателя истории по фамилии Розенбаум, который заявил, что, поскольку у него отец погиб во время войны, то ему, стало быть, трудно на эту тему говорить. События, рассказанные Ольгой стали одним из сюжетов эссе Фридриха "Как я был шпионом ЦРУ":

"Так вот этот очередной "хороший еврей с добрыми глазами", на первый взгляд, индивидуально действовал, но если внимательно приглядеться и проследить дальнейшую историю с историей в этой элитарной гимназии, то начинает возникать подозрение: действовал в соответствии с пожеланиями дирекции, которая нашла удобный способ от определенного периода немецкой истории просто избавиться, превратить его в "штундэ нуль". Вскоре и от самого Розенбаума избавились, как сделавшего свое дело. Явился преподаватель ариец. Явился и сказал: "Если он (т.е. Розенбаум) не захотел преподавать период с 1933 по 1945, то я уж подавно". Отчего? Не прокомментировал. Наверное, у него тоже отец погиб. И дирекция гимназии его активно поддержала. Но поскольку нынешняя Германия - страна демократическая, и все вокруг - демократы, а иные даже - национал-демократы (НПД), то решили вынести этот вопрос на родительское собрание: преподавать период с1933 по 1945 годы, или нет. Родители дружно, демократично проголосовали - "нет". Почти абсолютным большинством. Потому что нашлось и меньшиство в количестве одного человека*. Завязалась дискуссия. "Нам это уже надоело, - говорит большинство. Все время одно и тоже. Тем более, это уже прошлое".