Сергей Ларин - Неизжитое прошлое

В результате, как свидетельствуют авторы книги, “система мест заключения находилась в глубоком кризисе”. Поэтому сразу после смерти Сталина был законсервирован целый ряд обещавших стать “эпохальными” строек ГУЛАГа вроде сооружения тоннеля под Татарским проливом или прокладки за Полярным кругом пресловутой “мертвой дороги” Салехард — Игарка. Однако все попытки как-то подлатать и реанимировать порочную систему ни к чему не привели, не изменили общего положения. Прокатившиеся вскоре по лагерям бунты и восстания зеков только глубже обнажили изъяны гулаговской империи.

Второй (тоже “мемориальский”) том позволяет получить сведения о людях, занимавших “командные высоты” в глубоко засекреченной структуре НКВД — ГУЛАГа. Однако кое-кого из них я там не обнаружил.

Так, не нашел я фамилии Е. Кашкетина. В 1938 году он по поручению наркома НКВД Ежова занимался “зачисткой” концлагерей в Воркуте и Печоре. В результате проведенной им операции, вошедшей в кровавые анналы ГУЛАГа под названием “кашкетинских расстрелов”, было уничтожено свыше 6 тысяч человек. Возможно, авторы скажут, что как руководитель спецгруппы, выполнявшей одноразовую акцию, Кашкетин не входил в число начальников. Однако столь одиозная и кровавая фигура явно заслуживала упоминания в справочнике. К тому же это не единственная “лакуна” на его страницах.

Авторы подчас чересчур лапидарны при изложении биографических данных того или иного персонажа. Далеко не все читатели сумеют докопаться до истинного смысла некоторых ведомственных аббревиатур, а значит, и понять, кто и чем именно в этой системе занимался. Многое ли скажет читателю, к примеру, такой почти зашифрованный текст из очередной биографической справки: “УПВИ НКВД СССР 19.09.39–12.02.43”? А ведь за этой невразумительной строчкой скрыты страшные дела одного из тех, кто “проворачивал” операцию по расстрелу польских офицеров в Катыни весной 1940 года, — П. Сопруненко. Он спокойно, дослужившись до генеральского звания, доживал свои дни в Москве и скончался в 1992 году, когда уже и у нас открыто писалось и говорилось, что Катынский расстрел — преступление НКВД…

Если авторы двух “мемориальских” книг изучают и рассматривают гулаговскую империю как целостную систему, то молодой вятский историк и журналист Виктор Бердинских ставит перед собой более локальную задачу. Он тщательно анализирует внутреннюю структуру одной из ячеек в этой широко раскинутой сети — Вятский ИТЛ, или Вятлаг, расположенный на севере Кировской области. Это так называемый “лесной лагерь”, то есть такой, где зеки заняты заготовкой леса. Лес имелся под боком, а у НКВД (в системе ГУЛАГа) существовали неисчерпаемые резервы даровой “рабсилы”, требовалось только ими умело распорядиться. Лесные лагеря было легко развернуть: силами зеков поставить там палатки или бараки, обнести их колючей проволокой, установить сторожевые вышки…

Изучая “анатомию” одного лагеря, Бердинских сделал ряд более общих выводов. Он, к примеру, считает, что “главный корень гулаговской империи, ее основное звено — лагерь на сегодня практически не изучен вовсе. А без изучения истории отдельного лагеря феномен ГУЛАГа — историю рабства в XX веке, а в конечном счете и историю Советской России — не понять”.

Собственно, для исследователя Вятлаг — это своего рода микромодель всего советского общества. Он пишет, что здесь “все как на воле — читаются политдоклады, ставятся концерты, выпускаются стенные газеты и многотиражки, изучаются произведения классиков марксизма”. Но картина в целом приобретает явно гротескные черты, когда пред нами приоткрывается истинная, обыденная и потому еще более бесчеловечная обстановка. Автор подкрепляет свой рассказ цитатами из разного рода деловых бумаг, отчетов, протоколов партсобраний и партактивов. В этих документах фиксируются случаи группового изнасилования зечек охранниками, убийства теми же охранниками узников, пытавшихся бежать. Наряду с этим сам представитель лагерной администрации признает, что побег, собственно, единственный выход для заключенных, которые содержатся в “нечеловеческих бытовых условиях”.

Для полноты картины следует добавить еще одну деталь, усиливающую общую фантасмагоричность обстановки. В Вятлаге в качестве некоего “спецконтингента” содержалась группа немцев Поволжья числом около 10 тысяч. В самом начале войны с Германией приволжских немцев этапировали в Сибирь, Казахстан, часть из них переправили потом в Вятлаг, разбив при этом многие семьи. Правовое положение этих немцев, пишет Бердинских, не ясно было самому руководству Вятлага: “Они не заключенные, так как не являются персонально осужденными… На основании правительственного распоряжения они считались мобилизованными в трудовую армию (трудармейцами) на период войны”. Немцы были как бы на особом статусе, но реальное их положение в лагере оказалось значительно хуже, нежели у остальной массы зеков. При этом у немцев — членов партии сохранялись партбилеты, они платили партвзносы, участвовали в партсобраниях наряду с членами лагерной администрации и т. п. Конечно, историю с поволжскими немцами можно было бы рассматривать как своего рода трагикомический эпизод в летописи Вятлага, едва ли заслуживающий упоминания. Но он приобретает более драматический и глубокий смысл, если вспомнить о том, что даже после войны, как подчеркивает Бердинских, “поволжские немцы в основной своей массе остались в положении неравноправных граждан родной страны”. Казалось бы, уж сейчас-то можно было бы закрыть проблему. Но… Бердинских прав, когда замечает, что “советскую действительность можно понять, лишь изучив Оруэлла”.

Читать дальше