Евгений Додолев - Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль

Если говорить о ненависти, то ее животные, физиологические проявления наиболее ярки и выразительны на бытовом, житейском уровне. На фуршете, состоявшемся после Букеровской пресс-конференции, член редколлегии «Литературной газеты», критик Игорь Золотусский, приглашенный к нашему столу, брезгливо поморщился:

— Из этих бокалов, наверное, ЛИМОНОВ ПИЛ?! — и гордо удалился.

Предполагалось, видимо, что, выпив из одного с врагом стакана, критик подцепит и СПИД, и что-нибудь похлеще — его убеждения, например. (Так, в конце XIX века в России ходили страшные слухи о бытовом сифилисе, единственным спасением от которого считался мышьяк. Мышьяком даже самые «образованные» умы злоупотребляли настолько, что посыпали им постельное белье. Именно из-за этого, а не от бытового сифилиса умер мнительный философ Владимир Соловьев.) Золотусский прав: спасти от Лимонова и его идеологии может только такая сугубая бдительность. А в бдительности преуспели многие. В 51-м номере «Столицы» за 1992 год я опубликовал статью «Блеск и нищета «американской публицистики», которая была ответом на пасквиль американского публициста Льва Наврозова «Сказка о гадком (русском) утенке на лебедином Западе» («Известия» — 1.10.1992) о Лимонове. Не прошло и месяца, как на имя главного редактора «Столицы» Андрея Мальгина пришел ответ: «Грядущий парт-хам в переходный период», где бдительный Левушка Наврозов разоблачил крутой гэбэшный заговор с целью похищения Иосифа Бродского и последующего битья морды нобелевскому лауреату и национальному поэту Америки. Практическое осуществление этой беспрецедентной акции, согласно Наврозову, доверено самым отпетым — мне и Лимонову. Опус заканчивается пафосом: «Пока что и в России Могутин может читать Лимонова, а Лимонов Могутина, скажем, в журнале под названием «Половая жизнь Лимонова без комплексов». Или — «Вперед к сталинизму без амбиций!» Но нет! В Могутине «говорит голос читателя», читателя вообще, народа: все сто процентов населения должны читать только Могутина, Лимонова и других лиц по их выбору. А остальным — в морду! Что ж, текст Могутина — свидетельство в пользу того, что сталинизм вернется. Но вопрос еще в том, кто кому даст в морду с полной для себя безопасностью: Могутин Лимонову или Лимонов Могутину».

Вот такую страшную картину живописал матерый американский публицист Лева. Вот что бы произошло, кабы не его беспримерная бдительность! Сплошное битье морд! Страх и животная ненависть обнаруживаются в каждой строчке наврозовских сочинений, написанных, как правило, в жанре пасквиля или доноса. Но его донос еще не доведен до логического конца, как у Павла Гутионтова в заметке «Откуда дровишки?»: «Любому нормальному человеку было совершенно очевидно, что, если та же прокуратура хоть сколько-нибудь чтит законы, на страже которых вроде бы стоит, она ОБЯЗАНА возбудить дело по факту публикации парижского писателя в российской газете». Там — мордобой, здесь — прокуратура, в обоих случаях — бдительность «потенциальных сифилитиков», животный страх и физиологическая ненависть.

Я вспоминаю подготовку Конгресса демократической интеллигенции, в которой я поучаствовал благодаря стечению обстоятельств (вернее — по их вине). В милой и доверительной беседе, невольным свидетелем которой я стал, принимали участие Андрей Семенов (Черкизов), нынешний генеральный директор Российского агентства интеллектуальной собственности (РАИС), и заместитель министра печати и информации РФ Валентин Оскоцкий, один из руководителей одного из демократических союзов писателей, Алла Гербер, известная своей замечательной бдительностью по отношению к любым проявлениям антисемитизма в России, и кто-то еще. «Мы должны дать понять Ельцину, что наша интеллигенция готова отдаться ему, если он сам об этом попросит. Вот Горбачев — тот умел разговаривать с интеллигенцией!» — с чувством объяснял Черкизов (Семенов). По выражению его лица можно было понять, что он готов отдаться любому, кто его об этом попросит.

Разговор был живой. Бесстрашно высказывались Оскоцкий и Гербер. Я наблюдал неподдельный демократический задор. Неожиданно речь зашла о Лимонове. Выражения лиц изменились, задор исчез. «А вы знаете, кто это? — спросил Семенов-Черкизов, показывая на меня. — Да это лучший друг Лимонова!» С Оскоцким случился приступ, он обмяк в своем кресле и мог только бессмысленно вращать выпученными глазами. В который раз я имел возможность наблюдать этот страх, переходящий в ненависть, и эту ненависть, переходящую в страх. Они сразу поняли, что сказали слишком много в моем присутствии и — случись что — лимоновская расправа с ними будет коротка и жестока. Вот что значит — «человек с ружьем», вот что значит — имидж писателя-фронтовика, придуманный ими самими образ Рэмбо и Рокки в одном лице, в кирзовых сапогах поверх 550-го «Ливайса».