Борис Изаков - Всё меняется даже в Англии

вот я снова брожу по набережной Темзы, сижу на «галерее прессы» под сводами парламента, перелистываю страницы журналов и книг в библиотеке Британского музея. Тридцать лет прошло с тех пор, как впервые побывал здесь с журналистским блокнотом. Все так же у почерневших от времени каменных ворот застыли верхом на конях гвардейцы в сверкающих доспехах и касках с плюмажами, все так же зелен газон и дремучи кроны старых дубов в Гайд-парке, все так же одиноко высится над Темзой «Игла Клеопатры» — каменный обелиск, вывезенный британскими завоевателями из Египта. Кругом все то, что я видел здесь тридцать лет назад, да и потом, когда возвращался сюда в сороковых и пятидесятых годах… То и не то.

В первый раз я плыл в Англию на пароходе из Ленинграда, и это путешествие заняло что-то около пяти дней: прямого воздушного сообщения между Москвой и Лондоном не было и в помине; лететь или ехать по железной дороге надо было с несколькими пересадками, которых хотелось избежать. Теперь я сел в Шереметьеве в самолет и очутился в британской столице через четыре часа. До Лондона стало рукой подать. Я мог купить на улице Горького в магазине «Мороженое» внушительных размеров торт и отвезти его лондонскому приятелю, поклоннику советского мороженого: торт не успел растаять.

Просто удивительно, что Англией до недавнего времени правили люди, которые называли себя консерваторами, то есть приверженцами старины. Можно, конечно, отдавать девятнадцатому веку предпочтение перед двадцатым, но стоит ли пытаться его вернуть? Все равно это неосуществимо. У бывшего премьер-министра Макмиллана вырвался в палате общин, как говорится, крик души: «Великие державы Старого Света, которые в различные периоды своей истории занимали единственные в своем роде или господствующие позиции, иногда тоскуют о прошлом». Но тоска тоскою, а все вокруг меняется неумолимо, и только некоторые внешние приметы — газоны, деревья, латы к плюмажи конных гвардейцев — остаются неизменными.

Тридцать лет назад владения британской короны состояли из добрых шести десятков доминионов, колоний, протекторатов: в Лондоне любили повторять, что над Британской империей никогда не заходит солнце. Она занимала примерно четвертую часть земной суши, а ее население составляло четверть всего населения мира. Британский лев еще пытался отстаивать «единственные в своем роде позиции», которые принадлежали ему в прошлом столетии.

В лондонском светском обществе смотрели тогда на молодую Советскую страну сверху вниз. Кое-кому самое существование Советского Союза казалось досадным недоразумением. В форейн оффисе — министерстве иностранных дел, видите ли, недоглядели, ну и появился на Востоке по недосмотру халатного чиновника еще невиданный, а потому и противоестественный режим, именующий себя республикой рабочих и крестьян. Рабочие и крестьяне! Они не кончали аристократических учебных заведений, где учат хорошим манерам и умению управлять народами. Как могут они руководить целой страной, да еще страной огромных масштабов, раскинувшейся от Балтики до Тихого океана? И что за дурной пример подают они черни везде и повсюду! А ведь Россия могла бы стать отличным полем для приложения английских капиталов, превосходным рынком для британских товаров…

Так или приблизительно так рассуждали за чашкой чая в салонах лондонского Уэст-энда, разглагольствовали на митингах, писали в газетах, журналах, книгах.

Трудно приходилось тогда нашим дипломатам в столицах Запада. Требовались кропотливые и упорные усилия, чтобы вырваться из кольца изоляции. Силы старого мира не останавливались ни перед чем; порой они вкладывали револьвер в руку наемного убийцы. Еще не успело заглохнуть эхо выстрелов, оборвавших жизнь Воровского, Войкова, Нетте.