Екатерина Райкина: Мы с костей сами выбрали себе родителей

В 75-м у Ромы в доме ее подруги Светланы Собиновой случился инсульт. Спас ее известный врач Владимир Львович Кассиль, сын писателя Кассиля. В Боткинской больнице он собрал консилиум известных медиков. Профессор вызвал отца в кабинет и спросил: "Аркадий Исакович, когда у вас намечены гастроли в Польше? Девятого? Поезжайте, здесь вы не нужны, а там вас ждут зрители". С мамой остались Владимир Коваль, мой третий муж, Костя и сын Алеша. Папа взял меня с собой, чтобы я играла мамин ретерту-ар под ее фамилией. Уже в. поезде, глотая слезы, я начала учить ее роли. На нервной почве у меня пропал голос, а у папы от переживаний за Рому вдруг началось воспаление легких. Но буквально за день до спектакля врачи поставили нас на ноги массированной терапией. Папа не отходил от телефона, справлялся о Ромином состоянии и плакал, как только клал трубку.

- Почему Аркадия Исааковича не коснулись сталинские репрессии?

- Николай Акимов, режиссер Ленинградского театра комедии, не раз посмеивался: "Неужели, Аркадий, мы с тобой такое дерьмо, что нас до сих пор не посадили?" Думаю, этого не случилось потому, что Райкин нравился Сталину. Однажды папе позвонили и срочно вызвали в Кремль на концерт в честь дня рождения вождя. Папа очень волновался, потому что играть пришлось буквально в трех шагах от столика Сталина. Во время выступления к Иосифу Виссарионовичу наклонился Поскребышев и что-то зашептал на ухо, а тот в ответ громко отчеканил: "Не вытекает". Все замерли, думая, что бы это значило. Во время войны папа как-то послал Сталину приглашение на концерт. Вскоре из Кремля пришел конверт с ответом, написанным поперек приглашения синим карандашом: "Товарищ Райкин! Спасибо, но, к сожалению, не смогу быть. Очень занят. И.Сталин".

Папа с мамой много ездили по фронтам с концертной бригадой. До закрытия кольца блокады в Ленинграде меня успели эвакуировать с детским садом Союза писателей под Ярославль. Там я сразу начала болеть, все время плакала и ничего не ела. В Ленинград полетели тревожные телеграммы, и за мной помчалась мама. Когда после ее отъезда пришла еще одна телеграмма, папа, не выдержав, выскочил вслед за мамой с малюсеньким чемоданчиком, где лежали только два подворотничка и грим - все необходимое для выступления. Как только они выехали из города, кольцо блокады сомкнулось. Так я фактически спасла им жмзнь. А родители отца с сестрой и братом не успели эвакуироваться. Существует семейная легенда о том, как школьник Райкин, сам того не подозревая, помог им выжить в блокаду. В детстве часто болеющему Аркаше врач прописал рыбий жир. Тот ужасно не любил его пить и поэтому быстро научился весьма искусно имитировать, как наливает из бутылочки жир в ложку и, натурально скривившись, пьет. Так продолжалось несколько лет. Никто и не подозревал, что в холодной кладовке на кухне скопилось много бутылочек с рыбьим жиром. Драгоценный склад, к счастью, нашли, когда в Ленинграде наступил голод.

Папа старался вызволить родных, но удалось ему это только после открытия по Ладоге Дороги жизни. Прямо к поезду в Уфе обессиленным блокадникам принесли большую кастрюлю с котлетами. Дед набросился на них и с жадностью все съел. Спасти несчастного не удалось -вскоре он умер от заворота кишок.

Забрав меня из детского садика, родители вернулись в Москву в растерянности:, куда меня девать? Им срочно надо было выезжать на фронт, взять с собой трехлетнюю девочку они, естественно, не могли. Но тут одна незнакомая женщина, случайно оказавшаяся рядом, предложила отправить меня с ней в Ташкент: "Не волнуйтесь за Катеньку. У меня там сад, фрукты, прокормлю". В войну подобное предложение никого не удивляло - чужие люди бросались помогать друг другу чем могли. Родители обещали присылать деньги, паек и приехать за мной как можно быстрее. В Ташкенте действительно был большой дом с фруктовым садом. Но хозяева оказались страшными людьми. Мужа и двоих сыновей тетка прятала в подполе, чтобы их не забрали на фронт. Меня же поселили во дворе, в сарайчике с поросенком Борькой, с которым я сразу же подружилась. Когда его зарезали, передо мной поставили розеточку с двумя крошечными зажаренными кусочками и велели: "Ешь! Это твой Борька!" Я так рыдала, словно убили родного брата. Год, проведенный в Ташкенте, перешиб все мои воспоминания о Ленинграде, бабушке, дедушке - настолько сильны были потрясения. Я безумно страдала в чужой семье и горько плакала по ночам, запертая в сараюшке. А еще помню мучивший меня постоянный голод. Я бродила по трамвайным путям и подбирала выпавшие из мешков зернышки, которые возили на мельницу. В засохших арыках собирала какие-то объедки. Вскоре от недоедания у меня на руках и ногах появилась жуткая экзема, которая прошла только к восемнадцати годам. А еще помню, как меня там били. Эта тетка как-то купила утят и пустила их в таз с водой. Я играла с ними, купала их и нечаянно одного утопила. Не знаю, как это произошло, может, утенок сам захлебнулся. Во всяком случае, мне крепко досталось. Когда в Ташкент наконец приехали родные, то не узнали меня - вместо Катеньки стоял живой трупик. Они были в ужасе: "Еще немного - и мы бы тебя потеряли!"