Анатолий Кузнецов - На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979

Так вот, в связи со всякими модными теориями о холестерине и прочее, сало на Западе считается чем-то вообще вроде отходов. Англичане, как и москвичи, предпочитают мясо тощее. Я тут, знаете, однажды захотел банку тушенки купить. Ищу, ищу, не могу найти. Спросил знакомых англичан: «Где купить элементарную банку тушенки, такую, знаете, как во время войны была?» Да вот же, в любом магазине, сколько угодно. Купил — одно мясо, ни прожилок, ни крошки сала, чистое мясо. «Нет, — говорю, — мне такую, как во время войны была». — «Так вот же она и была», — отвечают. Я описал: такая банка, говорю, полная кусков свинины пополам с салом. Первый раз слышали, никогда в глаза не видели. Такой бы никто здесь не покупал и не ел. Так я открыл, что ту знаменитую свиную тушенку, наполовину свиной жир, видимо, делали исключительно для посылки в Советский Союз. Такой тушенки действительно я на Западе так и не вижу. Это к вопросу о том, как здесь ценится или, вернее, никак не ценится свиное сало.

Ну, а оно все-таки на свинье вырастает, ну, и чтобы не выбрасывать, его все-таки продают. Почем? В большом магазине-супермаркете, в трех минутах ходьбы от моего дома, в мясном отделе — это такие огромные холодильники, как закрома, битком набитые расфасованным мясом, мыслимым и немыслимым, — в одном углу лежат завернутые в целлофан этакие целые рулоны свиного сала со шкуркой, и наклеена цена: «10 пенсов», «15 пенсов» за килограмм. Самое дешевое мясо все-таки один фунт, то есть сто пенсов килограмм. А сало — 15–20 пенсов. На свои дневные 7 фунтов бедный англичанин может купить до семи килограммов мяса, или — считайте: даже по 20 пенсов, на фунт 5 килограммов, на семь фунтов тридцать пять килограммов свиного сала со шкуркой… Я смотрю и теряюсь. У нас в семье когда-то в Киеве на Куреневке уж как свинью закололи, да бочоночек сала насолили, это уж такая ценность была! А тут хоть каждый день бочку соли… и что с ним делать?

Бедная бабушка из Польши, которая везла в Лондон краковскую колбасу и вермишель, — жертва бессовестной, лживой коммунистической пропаганды.

Я заканчиваю эту беседу без всякой уверенности, что те, кто меня слушал, поверили тому, что я рассказывал. Я считаюсь с этим, потому что, повторяю, я сам, когда жил в Советском Союзе, слушая такое, тоже не знал бы, верить или нет. Это, чтобы поверить, надо видеть собственными глазами. Я вот — увидел. Увидел, что лозунг «Все для человека», который в Советском Союзе является чистой пробы демагогией, на Западе осуществляется фактически, хотя никто его не ставил и не склонял во всех речах и на всех транспарантах.

14 июля 1978 г.

Это моя уже 233 беседа с тех пор, как я начал регулярно, раз в неделю, выступать с беседами перед микрофоном Лондонской студии «Радио «Свобода». Этой беседы, собственно говоря, могло уж и не быть: в сентябре прошлого года со мной случился инфаркт, причем очень тяжелый. По мнению врачей, я остался жить лишь чудом. Долго я лежал в больнице, потом долго отходил дома и отошел.

Но в смерти я побывал. Недолго, правда, но два раза. Один раз у меня сердце полностью остановилось на 6 секунд, через час-другой остановилось на 15 секунд, и это на медицинском языке называется клинической смертью; оба раза врачам удалось пустить его снова — с помощью сложной современной медицинской техники и их собственной самоотверженности. Они бились со мной, не отходя, 10 часов, но когда потом, валясь с ног, пошли поспать, то, как я позже узнал, звонили дежурной медсестре много раз среди ночи, потому что (опять-таки, как потом они сами мне сказали) не были уверены, что я доживу до утра. Я дожил.

Лень мне сейчас рыться в старых рукописях, но год или два тому назад была у меня беседа о том, что чувствуют люди, побывавшие в клинической смерти, а затем вернувшиеся к жизни. Я рассказывал, что на эту тему написано в западной литературе: что некоторые оживленные говорят, что в те секунды, когда они были клинически мертвы, они якобы парили в воздухе, видели сверху врачей, пытающихся оживить их тело, затем летели куда-то не то через подобие туннелей, не то через подобие долин, встречали близких, давно умерших, те им говорили: «Нет, еще не пора, возвращайся обратно»; но, главное, все те, кто это рассказывает, переживали неописуемое счастье, такое, что нельзя выразить словами, до такой степени счастье, что некоторые даже потом, после оживления, были в претензии к врачам: «Зачем вы меня оживили?» На эту тему выпущены книги, причем некоторые написаны самими врачами, которые долго и кропотливо собирали подобные показания по всему миру.