Глеб Павловский - 1993 - элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером

Но после греческого мифа нарастает столько процедур опосредования, где миф просто разобран на атомы. Заданности вроде бы уже негде скрыться – рефлексия поработала, язык стал артикулирован. Тем не менее она возвращается?

Заданность возвращается. На ранних ступенях она реализуется через посредничество, которое воспринимается как условие существования. Всеобщая потребность реализуется в чьем-то поступке. Культ возникает, но возникает и конфликт. Герой своей опрометчивостью навлекает гибель не только на себя, но и на ближних. Великая фраза советского времени «Что, вам больше всех надо?» уходит в глубочайшую толщу времен. И, пытаясь свести революцию к каким-то социальным причинам, не учитывая этого конфликта, мы теряем важный момент.

Откуда возник сам европейский тип эволюционирования, что он являет нам? Что предлагает современность для преодоления заданности, опять растущей в геометрической прогрессии? Ведь типы поведения человека не бесконечны!

Ты упомянул о нас, но можно ли применить понятия «миф» и «архетип» к столь модернистскому субъекту?

В общем говоря, тут работает не чистый разум – работает зов к преодолению заданности. На себе я этот зов ощущаю непосредственным образом. Если чего-то ради преодоления не делаю, то я, человек не мятежный и не храбрый, просто заболеваю. Значит, выбор мой только таков: расплачивайся собой либо сопротивляйся!

То же самое во мне принимает форму гнева, требующего поступка немедленно. Но поступок не означает автоматического преодоления заданности!

Уже внесение различений в реальность означает преодоление. Заданность имеет эволюцию. Есть заданность, идущая в самые глубины существования. Есть заданность сталинской системы. А заданность, допустим, ХХ съезда – они разные. И когда я не принимаю заданность в этой, последней версии коллективного прозрения, возникает лично мой тип конфликта.

Я его не считаю преимущественным и не настаиваю на нем. Он чреват срывами и тяготеет к житейскому компромиссу. Я не стремлюсь к лобовому противопоставлению, потому что несколько другой дорогой иду. Но мне важно, какие свойства человека здесь работают и что порождают. Еще со времен Сектора у меня интуиция, что процедуры выведения обладают глубинным преимуществом по отношению к процедуре сведения .

Ты их так обособляешь? Но у выведения есть же своя генетическая граница.

Конечно. Но ее нужно еще распознать. А сведение в новой европейской культуре притязает на то, что – пусть не в моем исполнении, не в одноразовом акте, но в целом – все постигаемо! Совершенствуешь постижение, исходя из принципиальной постигаемости.

А нет ее, нет! Есть остаток, и с остатком надо работать. Я работаю с остатком, с вопросом, почему человек ведет себя так, а не иначе. Считают, многие трудности понимания между людьми могут быть преодолены, что барьеры преодолимы. нет же, нет! Пусть человек поймет: этот конфликт вообще нельзя устранить. Ибо потребность преодоления заданности в человеке реализуется немногими, а те при этом входят в конфликт с другими, также немногими. Сведение к общему основанию уходит от этого факта.

Каждая следующая эпоха полагает прошлую своим предварением, ступенью. Сводя к тому, что есть законченность, завершаемость. И ни из чего не следует, вообще говоря, что завершаемость не могла бы однажды стать окончательной завершенностью.

Сами возобновления загадочны. Огромный пласт человеческих существований, который может быть назван археологическим, архетипическим, как угодно. Целая эра существования человека со сложной структурой, органикой, со своими языками и своей человеческой завершенностью. Завершенность не абсолютна и выступает уже в превращенном виде. В результате того, что нечто возобновлялось непредсказуемо, частичным, локальным образом.

Известная Марксова мысль, на которую Генрих Батищев обращал мое внимание: особенное ничуть не конкретизация общего. Особенное – более богатая и универсальная категория. Что не так старомодно, как может показаться. Когда нечто завершается, а иное начинается сызнова, работа идет через особенное, а не общее! Через то, что можно даже назвать исключительным, – шершавое слово делает мысль более резко выделенной, да? Хотя сказать особенное грамотнее, чем «исключительное».

Я испытываю недоверие к строгим категориям. Категории все-таки вещь умственная, они где-то отлеживаются от случая к случаю.