Е. Полевой - По ту сторону китайской границы. Белый Харбин

В этом отношении наиболее характерным является, пожалуй, уголовное преследование, возбужденное против председателя и членов Доркома (Лошкомоева, Косолапова, Мошкина и др.) в 1926 г. В основе его лежало обвинение в хранении и распространении по линии дороги коммунистической литературы, причем вся эта литература заключалась только в „Известиях“ и „Гудке“, которые, кстати сказать, в то время еще свободно доставлялись всем их подписчикам китайской почтой. Лишь значительно позднее пропуск советских газет по почте в пределы ОРВП Китая был запрещен. Тем не менее все обвиняемые по этому делу, кроме Лошкомоева, успевшего во-время выехать из Харбина, отсидели в китайской тюрьме около года.

Конечно и это преследование советских профсоюзов, никогда не выходивших на китайской территории за пределы чисто профессиональной работы среди советских граждан, и превращение советских газет в нелегальную „коммунистическую литературу“ вплоть до полного запрещения их пропуска на территорию Китая, так же как и преследования советского драматического театра и запрещение каких бы то ни было публичных выступлений с лекциями и докладами явились результатом соответствующей белоэмигрантской работы — отчасти в недосягаемой для советского глаза глубине китайских канцелярий, отчасти в их хулиганствующей и ничем не сдерживаемой прессе.

Так действовали в течение последних лет в харбинской обстановке выродившиеся „рыцари белой мечты“, сменившие шпагу на ржавое канцелярское перо или канцелярские счеты. Откровенный или шитый белыми нитками политический шантаж, ложный донос, клевета, предательство, наушничество, нападение из-за угла — вот то оружие, которое осталось в их распоряжении и которым они никогда не брезгают сейчас. Что удивительного после этого в том, что в результате этой работы китайская администрация ОРВП Китая доходит иногда до состояния полной политической невменяемости и врывается в Советское генеральное консульство в расчете накрыть в его подвалах, по меньшей мере, заседание Коминтерна, или создает нелепый, но чреватый тяжелыми последствиями конфликт по вопросу о КВЖД.

И белый Харбин торжествует. Он не замечает, или, может быть, не хочет замечать только одного: современные китайские государственные деятели очень ценят белоэмигрантов-предателей; эти предатели им очень нужны, и они их охотно подкармливают и охотно пользуются их грязными услугами; в награду за эти услуги они бросают им крохи со своего стола и позволяют им распускать свой язык в хуле на Советский Союз и советскую власть вплоть до площадного сквернословия; но одновременно они презирают этих предателей всем тем неисчерпаемым презрением, на какое способен уважающий себя человек по отношению к пресмыкающейся и подлой гадине, они третируют их, как смрадные человеческие отбросы, которыми при случае можно удобрить поле новой государственности, но нормальное место которых все-таки в выгребной яме.

Покупая их за жалкие серебряники, китайский чиновник смотрит на эту эмиграцию, как на людей, способных на любую гнусность, которых можно конечно использовать до поры, до времени, пока они нужны, но которых затем можно просто и без разговоров выбросить одним пинком, как ненужную ветошь.

Если отбросить, с одной стороны, активные белоэмигрантские группы, ряды которых в конце концов не чересчур многочисленны, а с другой — загнанную в подполье общественную жизнь советских профессиональных организаций, то на фоне Харбина останется многоликий в своих индивидуальных проявлениях, но всегда и всюду один и тот же в своем внутреннем содержании, точно вылепленный из одного теста обыватель.

Харбин — это город, лишенный каких бы то ни было признаков подлинно культурной жизни. Родники культуры никогда не били и не бьют в этом вязком деловом обывательском болоте. Американское кино, пошленький театр миниатюр, в котором можно сидеть в пальто и галошах, бары и дансинги, благотворительные балы с тошнотворно-трафаретными дамами-патронессами и ночные кабаки, начиная от претендующих на звание художественных кабаре и кончая просто публичными домами, — это все, на что способен в области „культуры“ этот межеумочный город. И потому обыватель — его подлинное лицо.

Когда вы встречаете коренного харбинца, вас сразу поражает в нем одна характерная черта. Это всегда внешне культурный, хорошо, иногда даже с некотором шиком одетый человек, умеющий держаться в обществе и поддерживать соответствующий салонный разговор, и в то же время после нескольких минут такого разговора у вас создается совершенно определенное впечатление о том, что из черепной коробки этого приятного человека как будто вытравлены какие бы то ни было общественные инстинкты и какой бы то ни было интерес к судьбам и культурным запросам человечества. Для него существует и его занимает только то, что так или иначе сегодня или завтра может задеть его собственное обывательское благополучие или нарушить мирное течение его бытия.