Джон Бакстер: Лучшая на свете прогулка. Пешком по Парижу

После терапии отвращения, проведенной Лос-Анджелесом, моему парижскому врачу пришлось снова ставить меня на ноги.

– У вас хоть какая-то физическая нагрузка есть? – спросила она.

Я перестал застегивать рубашку и продемонстрировал ей руки.

– Я усиленно грызу ногти.

Она уставилась на меня поверх очков. Насчет посмеяться эти французы не очень, а уж Одиль, моя врач, совсем не по этой части. Любопытно, что во французском языке нет эквивалента выражению “врачебный такт”. В списке медицинских приоритетов задача успокоить и приободрить пациента занимает место где-то после проблемы выбора занавесок для гостиной.

– Для вашего возраста здоровье у вас неплохое, – признала она. – Но вам необходимы какие-то подвижные игры.

– Ненавижу игры.

Нахлынули воспоминания об обязательных занятиях спортом в школе, когда я предавался мечтам в дальней части поля, пока шли бесконечные матчи по крикету или регби. Не слишком предавался, поскольку, как в любом виде спорта, бездействие сменялось волнами лихорадочной активности. Годы спустя, когда Майкл Герр в своих воспоминаниях о Вьетнаме, собранных в книгу “Репортажи”, написал, что подобные перепады весьма типичны для войны, я осознал скрытую подоплеку школьных игр. Фраза герцога Веллингтона, что “битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных полях Итона”, уже не звучала таким уж преувеличением.

– Тогда запишитесь в club sportif , – предложила Одиль.

– Еще того хуже!

Club sportif – так французы именовали спортивный клуб. Опыт моих знакомых показал, что это не выход. Пока Адам Гопник работал на “Нью-Йоркер” в Париже, он разок рискнул. Многие тренажеры не были смонтированы, а из тех, что уже стояли, работали отнюдь не все. Клуб не предлагал полотенца, хотя эта услуга была, как объяснили на ресепшн, “предусмотрена”: так здесь обозначали то, что, по всей вероятности, могло иметь место в неком туманном будущем. И все же ему был сделан приветственный подарок, полностью соответствовавший парижским представлениям о здоровье, – пакетик шоколадных трюфелей.

Переведя бой на поле противника, я спросил:

– А вы занимаетесь спортом?

Одиль и глазом не моргнула.

– Мой вес не менялся с тех пор, как я окончила колледж. Как, впрочем, и мое давление. Но если бы у меня были такие результаты обследования… – она постучала ногтем по экрану компьютера, – возможно, я бы подумала о марафоне.

В качестве компромисса, вместо того чтобы сесть на автобус, я отправился домой пешком, через улицы Гей-Люссака и Суффло. Впервые за долгое время я внимательнее присмотрелся к проходившим мимо парижанам. Стройные и подтянутые, ни грамма лишнего веса, они энергично вышагивали, излучая здоровье, подкрепленное круассанами, фуа-гра, картошкой фри, красным вином и сыром.

Как им это удается?

Я окинул мысленным взором экспатов-англосаксов, оценивая их физическое состояние. Бледные, вялые, сутулые, как правило, в плохой форме – все мы были сомнительной рекламой интеллектуальной жизни. То, что некоторые наши предшественники тоже, мягко скажем, не блистали отменной физической формой, служило плохим утешением: Гертруда Стайн страдала полнотой, чему немало способствовали кулинарные таланты ее компаньонки Элис Токлас; Скотт и Зельда Фицджеральд были неизменно подшофе; Генри Миллер, если и утомлял себя упражнениями, то только в горизонтальном положении – в постели с проституткой; ну, и ушлый Джеймс Джойс в придачу, который перемещался по городу исключительно на такси и всегда за чужой счет.

И вот эдаким противовесом всей ленивой компании на сцене появляется Хемингуэй.

В 1920-х, еще живя на площади Контрэскарп, он частенько ходил по этому переулку; я так и слышу легкий, но уверенный шаг боксера, который настигает меня: кулаки сжаты, он поигрывает мускулами, тяжело дышит, он вспотел, но не утратил сил после километровой прогулки – может, подумывает о пиве с картофельным салатом в брассери Lipp .

Он обгоняет меня, оставляя за собой запах кожи и пота. Я наблюдаю, как он удаляется, хлястик старомодного твидового пиджака натягивается на напряженных мускулах, блокнот торчит из правого кармана, в голове проплывают картины плещущейся в водах Мичигана форели и песка, смешанного с кровью, на арене для быков. Я слышу, как он произносит с издевкой – так в “Фиесте” подначивал Джейка Барнса Билл Гортон: “Ты экспатриант. Ты оторвался от родной почвы. Ты становишься манерным. Европейские лжеидолы погубят тебя. Пьянство сведет тебя в могилу. Ты помешался на женщинах. Ты ничего не делаешь, все твое время уходит на разговоры. Ты экспатриант, ясно? Ты шатаешься по кафе” [13] .