Игорь Фесуненко - По обе стороны экватора

Вторая часть объединила воспоминания о некоторых эпизодах работы автора на других широтах и меридианах: в Колумбии и Эквадоре, на Кубе, в Португалии, Испании и Никарагуа. На этих страницах речь в большинстве случаев тоже идет о людях рядовых, не слишком приметных. Хотя ситуации, в которых они живут и действуют, весьма разнообразны и далеко не всегда спокойны и безмятежны. Куба — в разгаре социалистического строительства. Португалия — в накале «революции гвоздик». Испания — на переломе от франкизма к новому обществу. Никарагуа — отражает империалистическую агрессию. Лишь Колумбия и Эквадор оказались на страницах этой книги в весьма редкие для них моменты относительной стабильности и спокойствия, хотя и в таких ситуациях работа журналиста далеко не всегда может оказаться спокойной и безмятежной.

Многоликость и сложность современного мира и наряду с тем удивительное единство и общность судеб, сходство стремлений и помыслов обитателей нашей планеты — это, пожалуй, единственный бесспорный вывод, к которому пришел автор книги.

…Впрочем, прежде чем говорить о финале, нужно до него добраться.

«Оревуар» — «До свидания», — пропела стюардесса, одарив нас хорошо отработанной улыбкой. Из прохладного салона лайнера «Эр-Франс», завершившего перелет из Парижа в Рио-де-Жанейро, мы ступили на трап и окунулись во влажную духоту тропической ночи. С этого мгновения жизнь расчленилась на две части. Все, что происходило с нами до сих пор — день, год или десять лет назад, — ушло, словно провалившись куда-то в пропасть. Все, что ожидало впереди — через год, через неделю или через полчаса, — все это было пугающе неведомым. Среди обвешанных сумками пассажиров мы брели по горячим бетонным плитам аэродрома к светящимся неоновым огням «Добро пожаловать в Рио-де-Жанейро!» — «Сидади Маравильоза!» — «в Прекрасный Город!», наши ноги подгибались от усталости, а через сотню метров нам предстояло знакомство с бразильскими пограничниками, таможенниками и чиновниками санитарного контроля. И хотя все бумаги были у нас в полном порядке, и справки из санэпидстанции не утерялись в предотъездной спешке, и в паспортах красовались въездные визы, неумолимо приближавшееся общение с пограничниками и таможенниками вызывало в сердцах ощущение тоскливой тревоги: у нас с женой и дочкой на троих было полтора десятка туго набитых чемоданов и саквояжей, и я просто не мог представить себе, что придется вскрывать этот из последних сил затянутый ремнями скарб, ибо знал, что, открыв любой из этих чемоданов, закрыть его снова уже никак невозможно.

Часы при входе в зал аэропорта показывали двадцать три часа. Вылетели мы из Москвы в шесть утра. С учетом поясной разницы во времени перелет, считая два часа на пересадку в Париже, занял двадцать три часа. Таким образом, целые сутки без одного часа мы находились в пути. И вот оказались у финиша: за высокой стойкой из коричневого дерева смуглокожий офицер-пограничник протянул руку за нашими паспортами.

…Я прекрасно знаю, что нет в журналистике более затасканного штампа, чем рассказ о прибытии автора к месту назначения и радостном изумлении пограничника, который, конечно же, впервые в жизни берет в руки советский паспорт и произносит вдохновенный экспромт о мире и дружбе между нашими «далекими, но такими близкими» странами. Наш офицер ничему не изумился. Он равнодушно шлепнул в оба паспорта — мой и жены — печати, регистрирующие пересечение границы, и повернулся к следующему пассажиру.