Юлия Идлис - Рунет. Сотворенные кумиры

— Я родилась 5 марта 1986 года в Москве. Привезли меня домой на Малую Бронную улицу, куда мама переехала недели за три до этого из города Лыткарино. С папой она к тому моменту уже рассталась. Папа был такой сложный парень. У папы кроме меня были еще две мои сводные сестры: одна старше меня лет на пять, другая младше лет на пять. На маме он не был женат, а прожили они вместе года полтора. Познакомились они в горах, маме моей на момент знакомства с ним было лет 37–38. В мои восемь месяцев ей было 40 лет. Все ее ближайшие друзья к этому моменту уже имели маленьких внуков.

Я родилась в интересной ситуации — в коммуналке, с женщиной, которой 40 лет, у которой нет мужа, нет денег, но при этом куча жизнелюбия. Мать моя — человек исключительной выживаемости, дикой фольклорной силищи внутри. Все, что во мне не сдается, смеется и как-то теплится еще, — от мамы. Так-то я вообще очень депрессивный ребенок.

Папенька мой происходил из семьи Комиссаржевских, звали его Коля Комиссаржевский. Они расстались, через какое-то время он женился еще раз, у него родилась девочка — и он их полюбил очень. Это был первый ребенок и первая женщина, с которой он хотел остаться дальше. Он страшно боялся ответственности: как только рождался ребенок, он сразу понимал, что все это начинает его тяготить, и переходил к другой женщине, — а вот это была женщина, с которой ему захотелось остаться. Они собрались в горы; Тане было, что ли, года два; и он решил подлечить себе руку. Пошел в больницу, сделал один укол, было не очень хорошо; сделал другой укол — похужело; сделал третий — и умер. Мне об этом рассказали, когда мне было лет семь, умер он, когда мне было лет пять. Диагноза я не знаю до сих пор.

Моя мама так больше и не вышла замуж, вообще никогда в жизни не вышла замуж. Наверное, поэтому я не очень верю в то, что это возможно. До 20 с лишним лет мама жила со своим папой в деревенском доме. Потом, когда умерла ее мама, он женился на стервозной бабе, которая все захотела прибрать к рукам и капала все время ему на мозг, чтобы он ее отослал на БАМ. Был чудовищный совершенно судебный процесс, когда расширялся город Лыткарино, и им сказали, что всем дадут по квартире в строящейся многоэтажке. Мачеха была очень против того, чтобы моей маме что-то досталось. И отец подговорил старшего брата, и они свидетельствовали против нее, что она алкоголичка, гулящая. С братом с этим мама не разговаривала до конца его жизни, ни разу. При том что, когда он бедствовал, она отсылала ему деньги через знакомых.

В итоге ей все-таки дали квартиру в том доме, и она поменяла ее на две комнаты в коммуналке, приватизировала их, третью комнату ей завещала бабушка, за которой она ухаживала, — и мы поменялись в двухкомнатную квартиру в Среднем Кисловском переулке.

Это вообще многое объясняет. Я ребенок, который, когда кончался гель для душа, покупал его в ГУМе, потому что ближе нет ничего, а когда хотел есть, шел на Палашевский рынок, потому что если выйти из дома, там будет «Элитное белье», «Элитная косметика», какие-нибудь «Ковры» и что-нибудь еще. То есть жратвы не было — какая в центре жратва? Когда мы переехали на «Сокол», у меня был культурный шок. Выходишь из метро и думаешь: о, аптека, надо запомнить. Вот эта аптека будет моя. Идешь дальше — еще через 500 метров аптека. Потом доходишь до дома — и у тебя в доме аптека. Думаешь: боже мой! И так со всем — с мини-маркетами, с прудиком.

Моя мама — очень простая девушка. С одной стороны, это бережет ее от больших потрясений, а с другой — играет злую шутку. У нее очень линейная модель мира. Если такой-то знакомый сделал то-то — значит, хочет трахнуться. Если не сделал — значит, не хочет. Если ей сказать (что для меня не смешно ни разу): «Мама, у меня экзистенциальный кризис», — она будет хохотать остаток вечера. Но самое обидное — когда читаешь ей какой-нибудь свой текст, а она говорит: «Ну, хоть не про любовь, а то уже достало про любовь». Или читаешь просто стишок без единого имени — а она говорит: «Не много ли ему чести, столько ты про него пишешь?» Ну и совсем уже хохмы: «Я тебя столько кормлю, а ты все грустное пишешь!» Это вообще моя любимая история: «Я тебе даже торт купила, ты почему опять грустное написала?» Она, понятно, пошучивает на эту тему, но иногда ей совершенно искренне непонятно: какого черта? Все же хорошо!

Моя семья состоит из меня, мамы и кота. У нас не самые простые отношения. Когда у тебя с самым ближайшим твоим родственником разница в 40 лет, он живет в другом мире, и пусть он трижды социализированный, современный и т. д., некоторых вещей ему объяснить невозможно. Например, мама считает, что те гадости, которые обо мне пишут в интернете, — это кем-то организованная травля. А что люди вообще просто очень любят писать гадости, она не учитывает.