Попутчица с ходу отвергает это предположение: «Я же знаю, за что они умирали. Им платили по триста восемьдесят гривен в день. Когда началась стрельба – по тысяче гривен. А у меня зарплата – две тысячи гривен в месяц, люди у нас бедные. Они умирали за деньги». Я интересуюсь, узнала ли она об этом из украинских СМИ. «Конечно, нет! – отрубает она и рассказывает дальше: – В питьё им подмешивали наркотик.
У нас у одной женщины митинговали двое сыновей, вернулись, привезли две тысячи долларов, оба неадекватные. Она забеспокоилась, заставила их сдать кровь на анализ, и в крови нашли наркотики». (И про деньги, и про амфетамин в крови участников киевского переворота я услышу в Крыму ещё не раз.) Я меняю тему: «Вот у вас муж – украинский военный, а вы с ребёнком говорите по-русски. А с мужем как?» Она смотрит на меня удивлённо: «И с мужем по-русски. И сами они в части между собой говорят по-русски, только когда начальство приезжает – по-украински. Рапорты и приказы тоже по-украински». Тут она вздыхает и выдаёт неожиданное: «Уж я говорила мужу: прими ты российскую присягу. А он боится. Вдруг, говорит, всё назад вернётся. Кто я тогда буду? Дезертир?»
Он боится. В Крыму боятся многие. Боятся потерять уже потерянные крохи в виде пособий и премий, которые два последних года давал Крыму Янукович. Боятся, что «всё вернётся назад», и тогда всех бунтовавших строго накажет киевская хунта. «Мы вообще перестали смотреть украинские телеканалы, мы боимся, – в один голос говорят мне две интеллигентные женщины из горсовета Симферополя. – Там показывают такой мрак, будто нас всех захватили террористы, будто в Крыму идёт война, там столько лжи!»
На этом фоне общего испуга уверения «мы не против Украины» временами кажутся проявлением стокгольмского синдрома. «Нас все эти двадцать лет ломали через колено», – говорит мне одна из женщин. «Я специально отдала ребёнка в русскую школу, – говорит другая. – И что вы думаете? Там оказались только украинские учебники английского языка. Перевод с английского на украинский. В русской школе. Вы можете себе это представить?»
Проведя в Крыму всего двое суток, я уже могу это представить. Я включаю украинский телевизор. Переключаю каналы. Здесь две песни, две темы. Первая: Украина прекрасная, единая и неделимая, «лучшая в мире страна» (эта цитата, правда, из русскоязычной проукраинской газеты). Вторая: Россия – ужасный террорист и захватчик. Украинские творческие личности рассказывают, как они имеют родных и друзей по всей Украине, единой и неделимой. Например: «Мои батьки живут в Джанкое, я учился в Харькове, а работаю в Киеве». Один за другим, один за другим. Многие не забывают сказать, что они знают «российскую мову», но все выступают по-украински. Наконец, доходит очередь до «журналистки из Москвы, работающей в Киеве», которая по-русски рассказывает, как много в ней намешано кровей «и, конечно, русская». Сеанс любви закончен.
Переключаю канал. Журналист берёт интервью у интеллигентного с виду человека в очках. «Я сам из России, – признаётся он. – Я знаю, что такое сепаратизм в историческом масштабе. Если сегодня отделить часть Украины, завтра развалится Россия. Вы напрасно сразу не арестовали своих чиновников, которые поддержали сепаратизм. Их всех надо было немедленно арестовать и судить за измену!» – человек в очках жестикулирует перед камерой телеканала, поддержавшего государственный переворот.
Переключаю. «Россия действует методами Гитлера при попустительстве западных держав. Мы все помним, к чему привело умиротворение фашизма…» – на очередном канале идёт сеанс ненависти.
Подобного рода телевидение Крым смотрел двадцать лет. Дело даже не в этом. От государства, строящего свою идентичность на отталкивании от русской, трудно было ожидать иного. Беда в том, что этому не препятствовала сама Россия.
Я стою перед большим зданием Верховного совета Крыма в Симферополе. Здесь сегодня было принято решение о вхождении Крыма в состав России, которое должен подтвердить референдум. Здание оцеплено казаками. Из динамиков гремит: «Есаул, есаул, что ж ты бросил коня», потом «С нашим атаманом любо голову сложить». За двадцать лет Россия так и не выковала новых смыслов, не сложила новых песен. Что можем мы предложить крымчанам – не в плане денег, что всегда хорошо, а в плане смыслов, без которых никуда? Я пытаюсь отогнать от себя эти мысли…
Перед зданием кучка людей с российскими флагами, около полусотни митингующих, множество журналистов. Подхожу к пожилой паре, которая напряжённо вглядывается в здание Верховного совета. «Часто сюда приходите?» – «Всегда». – «Ждёте референдума?» – «Очень ждём. Народ Крыма должен сам решить, с кем ему быть…» – «А вы что это, девушка, ходите туда-сюда, да ещё и с картой? Вы случайно не титушка?» От такого предположения я отмахиваюсь руками и ногами. «Я сегодня утром приехала из Севастополя», – говорю чистую правду. От этих слов старики смягчаются и дают мне георгиевскую ленточку. Я охотно повязываю ленточку, но гну своё: «А ведь есть люди, даже в Крыму, которые против референдума…» «Есть такие», – подтверждает стоящая рядом статная женщина. И бросает, поджав губы: «Несчастные люди, отравленные украинской пропагандой».
Читать дальше
