Лариса Миллер: А у нас во дворе

Все-таки до чего приятно, когда такое абстрактное понятие, как РАЙ, имеет вполне определенный адрес: четырехэтажный дом в Замоскворечье, квартира на первом этаже, комната, что напротив входной двери, где на черном клеенчатом диване спит девочка лет семи. Если осторожно просунуть руку под ее подушку, можно извлечь оттуда немного помятую открытку. Взгляните — это рай. Что-о-о-о? Этот пошлый сусальный мещанский мирок — рай? Пухлые дети, размалеванный лужок, кондитерский домик — рай? Как, однако, хорошо, что у меня хватило ума никого не посвящать в свою тайну. Благодаря этому мне удалось хоть немного пожить в раю. Плохая отметка, обида, ссора — все нестрашно, когда знаешь, где укрыться. Если достать из укромного места открытку и долго на нее смотреть, то постепенно исчезнут доносящиеся с кухни крики соседей, тошнотворный запах жареного сала, громкое хлопанье дверей, шарканье и кашель туберкулезного Ионова, плачущий голос его жены, нечленораздельные выкрики взрослой полупарализованной дочери. Останется только пестрый луг, лучезарное небо, козлики и дети. Господи, благослови детей и зверей. Не всегда Тебе удается устроить им такую райскую жизнь. Спасибо, что Ты подбросил мне эту открытку, подарив хоть на время ясное представление об идеальном мире. Вся последующая жизнь — это лишь томление по нему. Даже само слово РАЙ намекает на его недостижимость и непостижимость. Во всяком случае при жизни. Недаром РАЙ живет в слове КРАЙ. РАЙ — за краем, за пределами сущего. УМИРАЙ — и обретешь МИР и РАЙ. Да и то вряд ли. Измени форму на «УМРИ» — и вот уже ни мира, ни рая, ни малейшего намека на них.

Доверься слову: в нем ключ и разгадка.

Что же касается открытки, то она пропала. И наверное, вовремя. То есть тогда, когда я еще не успела взглянуть на нее другими глазами. Бог дал, Бог и взял, отнял у меня мой открыточный рай, оставив мне Слово. Вернее, оставив меня наедине со Словом, с которым я так всю жизнь и вожусь, пытаясь с его помощью достичь того, что мне легко и просто давалось в детстве. УМРИ, УМИРАЙ, КРАЙ, РАЙ… Господи, неужели Слово — это и есть Ты?

Однако разговор становится чересчур глубокомысленным. Не пора ли закруглиться, выразив робкую надежду, что, если, дожив до глубокой старости, я забуду все слова и впаду в детство, Ты снова подбросишь мне мою открытку. Я буду гладить ее дрожащей рукой, вглядываться в нее подслеповатыми слезящимися глазами, а однажды возьмусь за фигурную ручку, толкну цукатную дверь и исчезну в пряничном домике. Для такого конца прекрасно бы подошла надпись, которую, говорят, видели когда-то на одном из надгробий: «Все хорошо, что хорошо кончается».

«А давай как будто у мишки живот болит, и ты его лечишь». — «Нет. Лучше давай как будто он заблудился, ходит, ходит по лесу, и вдруг…» С этой емкой и мудрой формулы мы начинали в детстве любую игру. Стоило только произнести «давай как будто», и начиналось нечто небывалое, нам самим неведомое, но только нами творимое. Хотим — так построим сюжет, хотим — эдак. Нет ничего невозможного. Все в наших руках. Такие маленькие демиурги. Откуда нам было знать, что жизнь нас сто раз переиграет и даст нам фору, заставляя участвовать в ее собственных, иногда совершенно безумных сюжетах. Что там наши беспомощные сценарии — живот заболел, в лесу потерялся — рядом с тем, что вытворяет жизнь. Взять хотя бы мишку. Жил он, жил и вдруг пропал. Я долго его искала и, не найдя, заменила куклой Машкой. Теперь она стала главным действующим лицом в наших с подружкой дворовых играх. Конечно, простенькая Машка с кукольной мордашкой не шла ни в какое сравнение с важным, добрым и мудро-печальным серым медведем, подаренным мне мамой на день рождения. Но что было делать? Жизнь, то есть игра, должна продолжаться.

Наступила весна. И как-то раз, когда мама с отчимом вытащили из-под дивана чемодан, чтобы убрать туда пронафталиненные зимние вещи, я заметила среди всякой всячины родную серую лапу. Боясь поверить в свое счастье, я разгребла пестрые тряпки и обнаружила того, кого уже не чаяла найти. Схватив медведя на руки, я в тот же миг чуть не выронила его от ужаса — медвежья голова беспомощно откинулась назад, натянув единственную нитку, на которой держалась. «Положи на место», — испуганно закричал отчим и принялся отнимать у меня медведя. «Почему? Он же мой», — недоумевала я. «Он твой, но сейчас он нужен», — настаивал отчим. И тут я заметила, что в верхней части туловища, на том месте, где к нему крепилась голова, зияет плохо зашитая дыра. Я сунула туда палец и наткнулась на что-то твердое. «Не трогай», — закричал отчим и снова попытался отнять медведя. «Подожди. Надо ей объяснить, — сказала мама. — Понимаешь, девочка, он сейчас очень нужен. В нем прячутся разные красивые вещи — кольца, серьги, брошки. Все остальные места ненадежные, а мишка надежный, он все сохранит. Дай его нам на время». Я слушала маму и смотрела на мишку. Он выглядел ужасно. Голова болталась, шерсть кое-где вылезла, а главное, он, как чучело, был набит чем-то чужеродным. «Но это мой мишка», — пыталась я возразить. «Да-да, конечно, он твой, и ты его скоро получишь, но не сейчас».