журнал Русская жизнь - Гоголь 08.04.2009

Еще Евдокия Алексеевна писала Путину вот по какому вопросу: о получении звания «Ветеран труда». Она нашла у себя удостоверение к знаку «Победитель соцсоревнования 1975 года», и это как-то сыграло, удостоверение торжественно вручили, поздравили, сказали: «Вы уже тридцать три года ветеран труда!», вот как оказалось. Но сейчас она вступает в новый эпистолярий: вместе с удостоверением Евдокии Алексеевне полагается единовременная выплата в пять тысяч рублей, и вот ее задерживают уже седьмой месяц. Она почти не ходит, – рядом стоят костыли, говорит про женские болезни, которые и пересказать неловко, «мы ведь такие тяжести поднимали, платформы, шпалы, не передать», показывает язвы на ногах, – а на столе очки, гербовые бумаги, переписка с областным и федеральным правительством, медицинские справки – большое бумажное хозяйство. Да, предлагают операцию во Владимире, но кто же будет за мной ходить, ведь двор оставить нельзя.

Голова белая, голос поставленный, звонкий, формулировки ясные. «Вы общественной деятельностью точно не занимались?» – «Я монтер железнодорожных путей».

Жора, уроженец Белоруссии, полюбил красотку Надю во время службы в соседней военной части (сейчас на эту часть, пусть и расформированную, но еще обитаемую, молятся – там остался единственный в округе врач). По первому взгляду на брутального, с оттенком Высоцкого, и порядочно проспиртованного Жору естественно предположить, что семья небогата, – однако дом Наумовичей скорее зажиточен – с просторной гостиной, коврами, телевизорами и сервизами в глазурованном золоте, ребенок ухожен, и для нас, нежданных гостей, быстро собирают стол. Здесь ощутим неширокий, но прочный достаток: семья, при всей склонности к традиционному веселию, работает тяжело и много, – пять коров, семь поросят, огород. Три пары рабочих рук в семье – и всё сами: растят скот, доят, режут, сажают, копают, продают. Работы невпроворот; раньше Надя ездила на рынок в Пушкино и в Лосинку, теперь стоит на станции. Молоко-творог, сметана, мясо – машины нет, зимой легче, возят на саночках, а посуху – так что ж, и на руках. Клиентура – дачники, проезжие люди. Вся семья встает в пять утра. Они не фермеры – не тот масштаб, это называется «частное подворье», и оно способно обеспечивать семью. Машины, правда, нет; зато есть мини-трактор.

Надя смотрит в окно, кричит:

– Твою мать! Жорка свиней выпустил!

– Бурых? – с надеждой спрашиваю я.

Идем на свиней. Два молодых бурых хряка мчатся по улице резвыми зигзагами, – Жора выпустил их на съемку, попозировать. «Бегите, милые, бегите!» – рычит освободитель. Он необыкновенно горд своей живностью и требует, чтобы я зашла к телятам, оценила, потрогала. Супруга Надя нежна с ним, кротка: «Поспал бы ты, Жора», – «Чего сказала?» – но слушается, идет спать. На Зулином лице восточная невозмутимость, но она расцветает, когда целует мальчика. Все-таки очень заметно, что она горожанка.

– Скажите, пожалуйста, нельзя мне, как ветерану труда с удостоверением, получить у государства одну из тех машин, которые идут в металлолом? – спрашивает, перекладывая бумаги, Евдокия Алексеевна. – Такие, которые пускают под пресс, я видела это по телевизору. Машинку «Оку», мне больше не надо. А то, что получается: я еду в больницу – это тысяча рублей машина – а врач не принимает. Я еду снова, семьсот рублей, а врач меня не принимает. Подскажите, у кого можно попросить – у Путина или Медведева?

Она сидит меж двух окон, меж двух костылей – деловитая, как в канцелярии. И говорит вслед:

– А знаете, только одного хотелось бы: умереть на своих ногах…

Венера шла по шоссе – голое горло, красные пятна по широкому лицу, заплаканные глаза.

– Вы не видали, где лежит пьяный мужчина в черной куртке?

Нет, не видали.

– Брательник мой, дурак, – растерянно объяснила Венера. – Ищу, а то замерзнет, помрет, хоронить надо, денег надо.

Поехали по деревням искать брательника.

Он хороший, тихий, говорила она, на пенсии по инвалидности. Был нормальный парень, но побили его дома в Башкирии в милиции – и стал дурачком (сказано кротко, без обиды, как будто: молния ударила), вот перевезла к себе в Борзыковы Горы, живем. Сорок два года, молодой, замерзнет. Ушел к приятелю, видать, в Полиносово, соседка видела, вот, извините, сволочь – за каждой мелочью бежит, а забрать не забрала. В поисках братца Венера уже прошла километров семь по раскисающим проселочным обочинам, но это разве много, она работала на переписи населения, вот там, да, было далековато. Доярка с почти тридцатилетним стажем, она работает уборщицей на карьере, зарплата три тысячи – и страшно довольна: устроилась по блату всего-то за пять лет до пенсии. Не думайте, я не какая-то, у меня муж, трое детей, двое в Москве, а старший в Карабаново, ему не повезло с тещей: грызет. А дети очень хорошие, недавно выложили такую печь на 65 тысяч – горжусь! При первом муже – царствие небесное, разбился на машине – Венера была очень худая, он сильно бил, пил, гулял с Людкой и другими женщинами; Людку она встретила через 30 лет, стала страсть господня, все висит и нет зубов, морда черная – все отлилось! Помнишь, Люд, как ты меня обижала? – Помню, говорит, – и глаза в землю. Я и сама внутри вся больная, давление сто пятьдесят, брала больничный, – минералку? – не надо, от нее болит голова. Второй муж тоже гулял, но сейчас хорошо – состарел, ему гулять нечем, я его одной левой на кровать бросаю: сиди уж! Свекровь тоже пьет, – уй какая! – восемьдесят два года, и каждый день, а утром глотнет кипяточку – и как новенькая, идет на огород, и фигура как у девушки. Вчера, впрочем, упала, разбила голову о печку, но ничего: на ней все заживет.