журнал Русская жизнь - Дача (июнь 2007)

Человеческое общество подобно биоценозу. Люди тоже любят «строить цепочки»: преступник дает работу адвокату, адвокат пользуется кредитом в банке, банкир создает условия социального неравенства и обеспечивает работой преступника.

Однако в природе существуют и ценофобы - такие виды, которые могут существовать лишь поодиночке, в зазорах между ценозами. Например, подорожник растет только на опушке леса или на обочине дороги - а в лесной чаще или посреди луга его не встретишь. К ценофобам относятся все растения, которые мы привыкли называть сорняками. Сорняки разрастаются там, где нарушена система ценоза.

Например, перепахан луг.

Или произошла революция.

Шариковы и Швондеры, заполонившие пространство бывшей Российской империи после революции 1917 года, цвели раньше далеко на ее обочинах. Но система ценоза была нарушена, и они стали «комиссарами», проникнув в банки и министерства. И постепенно образовали свою систему - новый социальный ценоз.

В живой природе ценофобы играют важную роль - они являются эволюционным фактором. Дело в том, что в системе преобладают механизмы регуляции и ограничения. А вне системы - механизмы приспособления. Приспособление - мотор эволюции.

Ценофобами были в свое время млекопитающие, вытеснившие рептилий и тетрапод, а также цветковые растения, пришедшие на смену голосеменным. Эволюция первого возникшего на границе леса и степи человека тоже была историей приспособления ценофоба.

Ценофобы - сорняки и помоечники - иллюстрируют афоризм «последние станут первыми». Уйти на обочину, провалиться в щель значит потерять настоящее, но оставить за собой будущее. Все очень просто. Кто пострадает сильнее всех, если вдруг произойдет революция? Банкиры и адвокаты. А кто выиграет? «Социальное дно». Или вот случится вдруг цивилизационный катаклизм - кто меньше всех пострадает? Бомжи. Возможно, только они и выживут.

В эволюционной модели бомжа существует всего лишь одна ошибка: он живет в городе. А от этого, как правило, быстро спивается - город диктует ему эту модель «выживания». Если бы бомжи уходили из больших городов в какие-нибудь заброшенные деревни, где нет ни милиции, ни водки, ни теплоцентрали, ни пищевых отбросов, зато полным-полно брошенных домов, не возделываемой земли и дров в лесу, они бы не помирали через год-полтора от обморожений и болезней, а превращались в надежду и красу нации, как какие-нибудь казаки Ермака в XVI веке.

Что делали пассионарии (те, кому неймется, не такие, как все), вытесненные из субпассионарной (уставшей от собственных ратных подвигов, стремящейся к сытости и покою) Европы? Собирали чемоданы и ехали в Новый Свет. В итоге, зарядившись энергией, этот «Новый Свет» сперва стремительно освободился от европейской политической зависимости, а теперь и вовсе вертит старушкой прародительницей как хочет.

А что делать нынешнему пассионарию, если места на Земле вроде бы не осталось? Искать между строк. Путешествовать не «вдоль» (по направлению от устоявшегося порядка), а «поперек». Искать счастья в щелях цивилизации, на ее обочинах, на опушке.

С непривычки это может показаться смешным, но безымянный человек, о котором в ориентировке на стене опорного пункта милиции написано «Разыскивается бомж 22-23-х лет», видится мне пассионарием, а не «опустившейся личностью». Помните Гумилева - «Этногенез и биосфера Земли»? Душераздирающе занятное чтение. Христиане-катакомбники - падшие, рабы и блудницы в течение трехсот лет образуют титанический суперэтнос. «Люди длинной воли» - изгои племенного общества Великой Степи прячутся и пробавляются грабежом, чтобы затем, сплотившись вокруг Темучина (хана Чингиса), покорить континент. Немногочисленным сторонникам разбойника и бродяги Давида удается объединить разрозненные и прозябающие семитские племена.

Петербургский художник Горчев, мечтающий все бросить, чтобы поселиться в вологодской глуши на Вычегде, - это пассионарий складывающегося у нас на глазах нового типа. Пассионарность его ищет выхода, которого не дает жизнь по законам большого города («карьера», «успех», «свершения», дача-машина), но выйти из системы ему мешает старый пассионарный поведенческий код, согласно которому реализация возможна лишь в метрополиях. Идеально комфортной для него ситуацией была бы насильственная ломка кода извне. Например, смерть метрополии вследствие цивилизационного катаклизма.