журнал Русская жизнь - Земля (сентябрь 2007)

Для чего коллективизация властям была нужна? У крестьян-то труднее взять хлеб: его прятали, были саботажи. А в колхозе запросто вычистили все до зерна. В 1933-м просто взяли все, что было, и забрали в государство. Нашу местность это тоже захватило, многие погибли с голоду, ну а как же. На нашей улице Кремнева была Матрена, я смотрела на нее и на ее детей - очень страшные были виды, ноги почему-то с голода пухли очень. А одна семья совсем вымерла, трое детей и мать. Нас это миновало, потому что папа был очень прозорливый мужик, смог как-то спрятать зерно, закопал ящики. Когда мы ходили в колхоз в поле, брали с собой в узелках чего кушать, так бабушка пекла специально для мамы лепешки, подмешивала жмых, чтоб было как у всех: хлеб-то всегда на виду. Мы, наверное, могли бы той же Матрене помочь, но страх ведь какой: откуда у тебя? Все было строго-настрого, ходили по скошенным полям колхозные объездчики, смотрели, чтоб народ колоски не смел подбирать. Наш сосед пострадал от этого, дали ему за несколько колосков тюрьмы три года.

А в 1936- м пошли аресты врагов народа. Только появилась моторно-тракторная станция, трактора, комбайны. При МТС политотдел и начальник ОГПУ, как сейчас помню, фамилия его Чернов, страсть и гроза, ходил всегда с наганом, в длинном кожаном пальто, и вид у него был такой… страшный вид. Чернов выявлял врагов народа, говорили, что он нарочно для этого прислан из Москвы. Под его руководством арестовали в одну ночь в деревне человек двадцать, самых умных мужиков и кучку интеллигенции -директора школы, ветеринарного врача, начальника отделения связи. Ночью приехали, для устрашки, разбудили нас, детвору, и у всех подушки, постель пересмотрели, вид был такой, что оружие ищут, хотя знали, что его нет, но надо же что-то приписать. И, помню, у папы нога заболела, он ходил в одном ботинке и одной галоше, так его и забрали. Узнать ни у кого нельзя было ничего, только потом стало известно, что увезли его в следственный изолятор в Старый Оскол, там тюрьма была в наших местах знаменитая. Мама повезла ему обувь, и у нее не приняли. Вернулась, и сколько было слез у нее и у бабушки, и мы тут сидели, дрожали: у всех приняли, а у нее нет, значит, к расстрелу готов, все ведь уже знали, что идет повальный расстрел, раз враг народа, значит, все. Уже потом выяснилось, что, когда следователь начал с ним беседовать, спрашивал: фельдшер был у вас в больнице, прислали не так давно вместо арестованного, какие разговоры были с этим врачом? Папа отвечал: «С его стороны чисто провокационные. Он меня агитировал организовать восстание на своей улице против колхозов, уничтожить председателя. А я ему сразу сказал: не моего ума дело». То есть врач этот был провокатор, его тоже арестовали для видимости, но в тюрьме его никто не видел.

И вот решили они почему-то папу отпустить. Так что в результате Алексей Кириллович Нечаев и войну пережил, и похоронен был на почетном месте, у школы, рядом с могилами милиционера и трех комсомольцев, которых, как говорят, как раз кулаки застрелили. И еще там же похоронен один мужик, который погиб из-за ревности, по любви, сначала жену застрелил, а потом сам себя. Ее схоронили на кладбище, а его почему-то вот здесь. Видать, пожалели.

Наталья Степановна Порываева, поселок Клетский Средне-Ахтубинского района Волгоградской области

После Гражданской войны мои дед с бабкой перебрались из села Солодовка Царицынской губернии в село Займище на Волго-Ахтубинской пойме. Там же на хуторе Покровском обосновались мои родители. Наша семья всегда считалась бедняцкой, но как раз перед самой коллективизацией мы стали хоть как-то концы с концами сводить. Мой отец купил двух лошадей и двух коров. Был у нас и мастак - племенной конь. Еще папа вместе со своими братьями дядей Алешей и дядей Колей купил трех бычков на откорм. На следующий год настала коллективизация. Наши стали членами колхоза - ну, у них и позабирали все. Оставили только по одной коровке да птицу.

Многие от той коллективизации поразбежались: кто в город подался, кто в соседнюю Бекетовку. Оставшихся, тех, что побогаче, кулачили. Ага. Отец мой тоже кулачил. Была на нашем хуторе семья Неженцевых. К ним пришли вечером, после работы. Отец рассказывал: заходим, а там три мужика здоровых, отец и два сына. И они молча все сносили! А забирали-то все подчистую, даже из печек выгребали. Отец ходил кулачить с какими-то Пашкой и Иваном. Фамилий их я не помню. Так Иван не выдержал этого раскулачивания и повесился. А папка сказал: «Больше не пойду кулачить, хоть стреляй, не пойду».