журнал Русская жизнь - Земля (сентябрь 2007)

Матрена Григорьевна Грашкова, деревня Куликово Тульской области

Наша деревня располагалась на месте Куликова поля, поэтому рядом с околицей, прямо на пашне, стоял памятник Дмитрию Донскому, а рядом золотой крест. Когда немцы пришли в деревню, они собирались снять этот крест, но не успели: наши перешли в наступление и погнали их.

Когда начали раскулачивать, мне было всего одиннадцать лет. Я младшая в семье, а еще наших было кроме папы и мамы две сестры, обе замужем, два брата и дядя.

В нашей деревне были четыре дома, о которых говорили, что там живут ку лаки, и наш дом был именно таким. Не знаю почему. Все вместе жили и трудились, как сейчас фермеры трудятся, никогда никого не нанимали, работали только сами. У нас была корова и две лошади, поэтому считалось, что мы зажиточные. Как определяли, кто бедный, а кто богатый? Этого я не знаю. Как-то на глаз.

Рядом с нами жили три незамужние сестры, старые девы, и с ними брат. Семья Романовых. Все очень рослые, сильные, работать бы и работать. Но работать они не хотели, так, картошечку на огороде сажали. Земли у них при этом было достаточно, но она стояла без дела. А как только праздник, особенно Пасха, они всегда ждут, что им принесут какие-нибудь гостинцы. Ну, и мы им носили, и другие тоже: молоко, творог, сметану. Пасха есть Пасха. Мать, бывало, скажет: «Давай, отнеси Романовым пирожков - праздник». Иногда и мясо носили. Правда, куры у них были свои. Но все равно считалось, что Романовы бедные. А они просто не работали никогда, нас же считали кулаками, хотя мы никого не нанимали, не обирали и земли лишней не имели.

В колхозе была вражда. Был, например, один человек, который высматривал, кто живет побогаче, а потом куда-то ходил и рассказывал об этом. Одна женщина, которую хотели раскулачить, как-то раз поехала с ним в райцентр, а вернулась она одна. Были слухи, что по дороге она этого осведомителя придушила, но расследование не проводилось, некому его в деревне проводить.

Говорят, были у начальства планы в каждом районе найти сколько-то кулаков. А может, дело было в том, что отец мой не пошел в колхоз. Между прочим, он с колхозом поделился, лошадь туда отдал, и думал, что все будет нормально. Однако сам в колхоз почему-то вступать не хотел. Уж и не знаю почему, я тогда маленькая была и не спрашивала. С отца-то все и началось: вначале забрали его, ну а за нами пришли чуть погодя, когда папа уже отбывал ссылку в Актюбинске.

Это было зимой 1930 года. Забирали ночью, чтобы никто не видел. Кстати, муж сестры моей был у нас в деревне председателем колхоза, только нам это не помогло. По закону он должен был присутствовать во время нашего выселения. И даже было назначено, в котором часу он должен к нам прийти. Но он не пошел, не мог на все это смотреть, наверное. Пришли три совершенно незнакомых человека, одеты как-то по-особенному. Нас всех разбудили. «Одевайтесь! С собой ничего не брать, только то, что в дорогу». Мы, дети, конечно, испугались и в слезы. Но они знали, наверное, что в таких случаях делать: у них были с собой конфеты карамельные. Уговаривают нас, а сами дают конфеты. А мы в деревне конфет этих никогда не видели. Обрадовались и кричим: «Мама, поедем! Мама, поедем! Собирайся! Конфеты будем есть». Мама, конечно, ни жива ни мертва была.

Нас очень долго везли в товарном вагоне, как скотину. Сидеть там было негде, одни голые доски. Постелили кто бумагу, кто тряпье, так и сидели всю дорогу рядком. Правда, забыла я сказать: было в этом вагоне отопление, такая небольшая печка. На остановках дозволялось выходить на какое-то время.

Нас долго везли по степям. Однажды, когда поезд остановился, нам сказали, что всем до одного нужно выйти из вагона. Это был Казахстан. Станция называлась Кустоде. Но на самой этой станции ничего не было, всех выгрузили в чистое поле. Железной дороги дальше тоже не было, одна сплошная степь, покрытая снегом. Поезд ушел обратно, а мы остались. Как в вагоне, так и здесь сели, прямо на землю. Посидели, померзли - надо искать, чем от ветра укрываться. Побродили вдоль рельсов, притащили какие-то шпалы и стали строить из них не шалаш, а такую, знаете, хлипкую хибарку, дом-карлик. Потом, конечно, построили себе дома получше. Нас заставляли копать арыки для орошения полей и платили за это небольшие деньги. На новом месте остались мама, дядя, жена его, мои сестра и брат. Мать почему-то скоро отпустили, и она имела право поехать даже в Москву, а остальных держали в Кустоде, так было кем-то решено. Мама взяла меня с собой, но уехала мы не в Москву, а в Актюбинск, где тогда находился папа. Приехали, нам говорят: «Он в больнице». Приходим туда. Папа лежит весь опухший, и живот, и ноги. Подняться не может, просто лежит и плачет. Мы посидели немного и слышим: «Все, хватит, уходите». Когда вышли за дверь, нас предупредили, что отец долго не проживет. Так оно и случилось.