журнал Русская жизнь - Возрастной шовинизм (декабрь 2007)

Семья наша жила поблизости от папиной конторы - в Сивцевом Вражке. Тогда еще не было «квартирного вопроса», а потому его не нужно было «успешно решать» (чем мы безуспешно занимаемся последние 60 лет). Люди обычно селились поблизости от места работы. Если они меняли работу, то соответственно меняли и место жительства.

Место работы отца оказалось в октябре 1917 года опасным: те не очень длительные бои, которыми сопровождался захват власти большевиками в Москве, происходили как раз в нашем районе. В детстве я не раз слышал от моих старших сестер, как «над нами» летали пули, а они, чтобы их не убило, ложились на пол. Так что я мог оказаться жертвой великого исторического переворота еще до своего рождения.

С тех пор неузнаваемо изменился облик площади Арбатских ворот, как и всего города. От «ворот» еще со времен Екатерины оставалось одно название, так как стена Белого Города была снесена. А теперь нет и площади - одни сложно пересекающиеся подземные и наземные автомобильные проезды.

Но я еще помню эти места в том первозданном виде, какой они имели в год моего рождения и долгое время спустя. И деревянный двухэтажный флигель во дворе в самом начале Сивцева Вражка, в котором я родился, и павильон трамвайной станции на сквере посреди площади, где кондуктор и вожатый почему-то надолго куда-то уходили, а публика покорно дожидалась их возвращения, и аптеку Келлера, и церковь Бориса и Глеба, и рынок - еще под открытым небом (до того, как он был ненадолго превращен в крытый и пустой «колхозный рынок»), и андреевского Гоголя на Пречистенском бульваре…

Когда в 1920 году мы вернулись в Москву, там уже возник «квартирный вопрос», который, по мнению булгаковского Воланда, «испортил москвичей» по сравнению со всем остальным и без того испорченным человечеством. С трудом удалось поселиться в полуподвале дома № 19 в том самом «омерзительном» 1-м Зачатьевском переулке, в котором Иван Бездомный искал «иностранного консультанта».

Дома этого теперь уже нет: его снесли несколько лет назад, а мой старый Зачатьевский переулок переименован в улицу какого-то Дмитриевского. Что это за Дмитриевский - я понятия не имею. Был в ХVIII веке знаменитый актер Дмитриевский, игравший в первом русском драматическом театре, но, разумеется, не о нем речь. Просто хотели стереть следы религиозных предрассудков - вот и нашли какого-то захудалого ревдеятеля Дмитриевского. Официальная аргументация была, между прочим, такая: «Может, там девушки живут, и вдруг - такое неприличное название!» Блюстителей целомудрия почему-то не смущало наличие в той же окрестности еще двух Зачатьевских переулков - 2-го и 3-го, в которых тоже могли оказаться девушки…

Помню - летом 1941 года после одной из первых бомбежек Москвы я увидел на Таганской площади стену, оставшуюся от разрушенного дома. Внизу были развалины, а от комнаты второго этажа сохранилась до того времени скрытая от посторонних взглядов, а теперь бесстыдно обнаженная внутренняя сторона стены. На обоях отчетливо выступали пятна - следы вещей, годами висевших на этой стене или стоявших около нее, так что обои в этих местах не выцвели. Я подумал тогда: вот все, что осталось от чьей-то жизни, быть может, оборванной в эту ночь немецкой бомбой, - пятна на обоях. Люди, с их сложными отношениями, делами, чувствами, мыслями, их болезни, их праздники, их любовные игры и ссоры - все перешло в двухмерное пространство стены с грязными обоями, от всего осталось только это незамысловатое отражение их жизни.

Через тридцать с небольшим лет мне довелось испытать нечто подобное в отношении прошлой жизни моей и моих близких. В начале 70-х годов я был поблизости от своего отчего дома с двумя знакомыми и предложил им взглянуть на это здание, казавшееся мне современником допожарной Москвы. Мы пошли. И неожиданно оказалось, что моего дома больше нет. Место, где он стоял, закидали землей, так что не осталось даже углублений, которые соответствовали бы нашим комнатам.

Небольшое ровное пространство земли сбоку от тротуара - и все. И очень странно. И очень грустно. Вот в этом объеме, заполненном теперь только воздухом, двадцать лет протекала моя жизнь, жизнь моих родителей и сестер. Здесь родители умерли… И только небольшой участок замусоренной земли, еще ничем не занятый и даже травой не поросший (видимо, дом снесли совсем недавно), остался материальным напоминанием всего этого. И лишь в моей памяти существуют картины этого недавнего бытия…