журнал Русская жизнь - Понаехавшие (апрель 2008)

- А когда вы ходили по городу, что вы видели?

- В этот момент ничего, еще было слишком рано - 8 часов утра. А когда обратно шел, я видел страшную картину, которая у меня в памяти осталась до сих пор. Шел я не помню, по какой улице, в Петрограде был впервые, это было 1 марта 1917 года, и вижу, что идет толпа мальчишек 17-18 лет, человека два-три взрослых между ними, а среди них полицейский, городовой - парень саженного роста, широкий в плечах, молодой. Вместо лица у него было кровавая маска. И вот эти мальчишки его щиплют, плюют в него, дергают его, а он идет, как колосс среди пигмеев, и только посматривает с презрением на них. Я даже остановился от неожиданности и стал наблюдать, куда же они его поведут. Какие-то ворота, завели они его в какой-то двор, и я услышал несколько выстрелов. Эта картина «бескровной великой революции» тоже осталась у меня в памяти на всю жизнь.

Прихожу я в Таврический дворец, там сотни, если не тысячи офицеров, все залы дворца забиты. Этот подпрапорщик меня поблагодарил и говорит: «Я вас познакомлю сейчас с поручиком Шаховским, князем, приставом Государственной думы». Представляет меня ему, тот расспрашивает, кто я, что я, как я приехал, и говорит: «Помогайте мне пока выдавать удостоверения офицеров». И вот я у окошка сижу, как кассир, спрашиваю имя, фамилию, часть, пишу удостоверение о праве свободного хождения по городу, а он подписывает и ставит печать Государственной думы. Мы пропустили до обеда тысячи полторы офицеров. Настало время обеда, он говорит: «Теперь пойдемте ко мне обедать».

- Пока вы были в Таврическом дворце, антагонизм между солдатами и офицерами был заметен?

- Никакого! Вот на следующий день, когда был опубликован приказ номер один об отмене отдания чести офицерам, положение резко изменилось. Мало того, что дисциплина исчезла, офицеры стали врагами, хотя офицеры в первую революцию против революции никаких шагов не предпринимали. Но это уже была пропаганда социал-демократов, большевиков, я так считаю. И вот под влиянием этой пропаганды уже стало опасно ходить по городу в одиночку.

Я работал с поручиком Шаховским, у него спал, он оказался очень гостеприимным человеком. Что с нашими вещами и куда делся брат, я не знал. На следующий день, 2 или 3 марта, я пришел пешком на вокзал и смотрю, что на одном столике в углу лежит мой чемодан, на другом столике лежит наш общий чемодан, в котором было две пары походных сапог и 4 коробки с папиросами по 250 штук, а чемодана брата нет. Значит, думаю, кто-то стащил. Я взял два чемодана и вышел. Тяжело, пять верст нести. Смотрю, идет какой-то солдат.

- Слушай, не можешь ли ты мне поднести.

- Далеко?

- До Таврического дворца.

- Далеко!

- Я тебе целковый дам.

- Ну, хорошо, за целковый я пойду.

Он взял эти чемоданы, мы пришли в князю Шаховскому. На следующий день появляется брат.

- Ты где?

- Я, - говорит, - хватай выше. Ты в Таврическом дворце, а я в Петропавловской крепости.

- А что ты там делаешь?

- А, - говорит, - в охране.

Он на автомобиле приехал. Мы сели с ним. Поедем, говорит, к нам.

Чем мы там занимались? Ни в какой охране мы не были, проводили время так: играли на бильярде, обсуждали всякие события.

- Как представлялась эта революция, когда вы были в Таврическом дворце? Было ясно, что это конец монархии, что надо республику устанавливать?

- Да, об отречении Государя было известно, и что это конец монархии, было понятно. Некоторые относились к этому с сожалением, которого не показывали, но это было иногда заметно, но большинство - с радостью. Тем более что вот это фронтовое офицерство - это были бывшие студенты или те, которые собирались стать студентами, но пошли в военное училище по случаю войны, все они такие либеральные были.

Там мы прожили до 11 марта, потом все успокоилось, стрельбы уже никакой не было, хотя первые два дня еще кое-где в городе раздавались выстрелы. Керенский приехал к нам в Петропавловскую крепость, говорил речь перед солдатами. Ничего не могу сейчас вспомнить, все испарилось из памяти, только могу сказать, что он пользовался страшной популярностью как среди солдатской массы, так и среди цивильного населения. Керенский был надеждой всей России.

Мы ходили уже по городу свободно, хотя однажды у меня был такой случай. Я в Петропавловской крепости получил себе и шашку, и даже словчил и получил маузер. А еще у меня был револьвер браунинг, который я носил в кармане. Шел я по какому-то переулку, народу нет, пустая улица. Идет солдат. «О, офицер, - говорит, - с оружием!» И наставляет на меня револьвер. Я совершенно случайно держал руку в кармане, где у меня браунинг. Я левой рукой ударил его по руке, а правой рукой - наставил на него револьвер: «Брось револьвер!» Он бросил. «Кру-у-у-гом!» Повернулся, шагом марш, пошел. Я поднял револьвер и пошел.