журнал Русская жизнь - Девяностые (июль 2008)

Архиерейский собор Русской Православной Церкви утвердил «православную декларацию прав человека» - «Основы учения Русской Церкви о достоинстве, свободе и правах человека». Основная идея декларации - отказ от «безрелигиозного понимания прав человека», приведение основных прав и возможностей в соответствие с нормами христианской морали, недопустимость «нравственной автономии» личности. Светская концепция прав человека, по мнению митрополита Кирилла, работает против нравственных ценностей. Одним из разработчиков стал экстравагантный философ Александр Дугин, последние годы проходящий по разряду «православной политологии», - персона, вызывающая у многих пряный светский интерес.

«Слабость института прав человека - в том, что он, защищая свободу выбора, все менее и менее учитывает нравственное измерение жизни и свободу от греха», - говорится в «Основах». Права человека не могут быть «выше духовных ценностей», не могут ущемлять достоинство других людей, не могут принуждать христиан к нарушению заповедей Божиих, не могут противоречить любви к Отечеству и ближним. Церковь признает право на жизнь - но с момента зачатия; при этом, что любопытно, не считает необходимой отмену смертной казни, оставляя за собой лишь обязанности «печалования» об осужденных. Свобода слова не должна служить распространению зла, свобода творчества не может оскорблять интересы других мировоззренческих групп, а реализация гражданских и политических прав, обязана способствовать не вражде, а «соработничеству власти и общества»; реализация социально-экономических прав не может служить расслоению общества. Фактически же Церковь объявила о себе как о субъекте правозащитного движения и призвала христиан «осуществлять нравственно ориентированное социальное действие».

Вряд ли этот документ серьезно повлияет на поведение и этические воззрения большинства граждан, относящих себя к православным, - но само его появление (и дискуссии, которые, несомненно, последуют в ближайшее время) можно считать достаточно значимыми событиями. Не сказав ничего принципиально нового, православная церковь вошла в понятийное поле секулярной культуры и довольно внятно обозначила непримиримость «общечеловеческого» и «христианского», «гуманистического» и «нравственного», - причем на языке либеральной, так сказать, догматики. Эта попытка символического освоения враждебного смыслового поля - не столько модернизация, сколько откровенная интервенция (пусть и обреченная, скорее всего, на неуспех). Период лицемерного мира этического всепонимания завершился - и православствующим интеллигентам, давно и тщетно старающимся привить классическую розу веры к дичку «наднационального» и «общечеловеческого», предложено сделать серьезный выбор.

Представители иных конфессий (мусульмане, евангелисты, еврейские организации) выразили одобрение новым «Основам…», что, в общем-то, неудивительно - пагубу индивидуализма в одиночестве не одолеть. «Иные, лучшие мне дороги права; иная, лучшая потребна мне свобода», - продекламировала Церковь; сверху грянул хор - и у кого-то в руках погасла свечка.

Евгения Долгинова

Еду в кисловодском такси по федеральной трассе «Кавказ» (бывшая «Ростов-Баку»). Обгоняем фуру с номерами региона 95 - Чечня.

- О, чечен поехал, - флегматично замечает таксист.

- А что к вам из Чечни везут? - спрашиваю.

Таксист, не меняя тона:

- Оружие везут, наркотики.

- Да ладно, - удивляюсь. - И все?

- Почему все? Еще фальшивые деньги иногда.

Не любят все-таки чеченцев на русском юге.

Очень люблю городские легенды. Некоторое время жил около храма святого Климента, папы Римского, в Замоскворечье. Само культовое учреждение занимало небольшое помещение типа предбанника, остальной храм с начала двадцатых годов был забит книгами резервного фонда Ленинской библиотеки. Наш дворник (редкое для Москвы явление - дворник-москвич, живущий в том же дворе, который подметает) рассказывал мне, что здание за восемьдесят с лишним лет обветшало настолько, что стены держатся только на книгах, и если их убрать, то храм немедленно развалится.

Книги наконец убрали. 22 июня в храме прошла первая служба, - собственно, благодарственный молебен по случаю освобождения от книг. Внутреннее убранство сохранилось в том же виде, в каком оно было в момент закрытия храма - и никакие стены, разумеется, и не думали обрушиваться.