Ханнес Ростам - …Ваш маньяк, Томас Квик

Записи Челя Перссона от 9 апреля говорят о том, что Стюре бывает спокоен, добродушен и приветлив в повседневной жизни в отделении. Однако во время психотерапевтических бесед было замечено, что это всего лишь маска, за которой скрывается его «двойственная натура». Терапия же направлена именно на то, чтобы раскрыть эту самую двойную натуру.

В той же карточке Перссон отмечает:

«Пациент проанализировал впечатления своего детства. Ранее они, кажется, были надежно вытеснены из сознания, но теперь пробудились новые воспоминания. Он проанализировал также свои сны. Кратко можно сказать, что обстановка в семье была крайне напряженная, у пациента в детстве практически не было пространства для реализации своих потребностей».

В этих заметках Чель Перссон ходит кругами, как кот вокруг горячей каши, поскольку стремится как можно дольше сохранить свою тайну. По его мнению, ему удалось в рамках психотерапии помочь Стюре вернуть себе давно вытесненные воспоминания о чудовищном насилии, которому он подвергался в детстве.

По бытующим в Сэтере представлениям, Перссону удалось справиться с этой задачей, поскольку он опытный и талантливый психотерапевт.

Весной 1992 года Стюре помещают в закрытое 36-е отделение, однако ему предоставляется все большая свобода. Редкие записи в карточке рассказывают, что он ходит на прогулки, бегает вокруг Юстерна и ездит в отпуск в Авесту. Иногда у него бывают приступы страха, и тогда ему дают стесолид и другие наркосодержащие препараты, преимущественно бензодиазепины.

Ближе к лету врачи приходят к выводу, что Стюре настолько стабилен, что 6 июня ему разрешают полную свободу перемещения, то есть он может беспрепятственно находиться в обществе в дневное время.

Однако за гармоничной картиной, создаваемой записями в карточке, скрывается истинный драматизм, разыгрываемый три раза в неделю, — с бурей чувств и рассказами о сексуальном насилии и избиениях. Чель Перссон понимает, что правда о Стюре не может просачиваться постепенно — она будет иметь эффект разорвавшейся бомбы. В тот день пациент и его терапевт попадут на первые полосы газет. Но время еще не пришло. Терапия должна продолжаться еще некоторое время.

Четверг 25 июня выдался теплым и солнечным — прекрасный день для похода на пляж озера Юстерн вместе с Терезой, сотрудницей отделения, к которой Стюре испытывал особую симпатию. С ней легко общаться, и она не тяготится его компанией. Лежа на пляже и загорая, они рассеянно переговаривались о жизни Стюре и о его прежних преступлениях.

— Интересно, что бы вы подумали обо мне, если бы узнали, что я совершил нечто по-настоящему тяжкое?

Тереза вопросительно посмотрела на Стюре:

— В каком смысле — тяжкое?

— Нечто очень-очень серьезное. Сама понимаешь. Как бы это повлияло на отношение ко мне?

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Нечто очень серьезное? Лучше скажи ясно, что ты имеешь в виду.

— Я могу дать тебе подсказку.

— Давай.

Некоторое время Стюре размышлял в полном молчании, потом произнес по буквам:

— У-Бе.

— Убе?

Тереза посмотрела на спутника с тревожной улыбкой:

— Стюре, я что-то ничего не понимаю.

Весь этот разговор выглядел странным, даже немного неприятным, но она не хотела этого показывать. Не так уж трудно догадаться, что может означать «нечто тяжкое» для пациента психиатрической клиники, уже совершившего разбойное нападение, сексуальное насилие над ребенком и нанесшего тяжкие физические повреждения. Терезе удалось сменить тему, однако, едва вернувшись в отделение, она доложила о словах Стюре.

Йоран Франссон и Чель Перссон вели Стюре Бергваля вдвоем — Чель Перссон отвечал за психотерапию, а Йоран Франссон нес ответственность за реабилитацию пациента в целом. Придя на следующий день в отделение, Франссон тут же получил рапорт о происшествии на пляже и пригласил Бергваля для беседы в музыкальный зал. Когда Стюре вошел, Франссон закрыл за ним дверь.

— Стюре, меня очень-очень встревожило то, что я услышал сегодня утром в отделении. Твой вопрос Терезе вчера на пляже, — уточнил он. — Твое «У-Бе».

Стюре опустил глаза.

— Ты имеешь полную свободу передвижения, потому что мы верили — ты в состоянии баланса, мы знаем, чего друг от друга ожидать. Помнишь, мы говорили об этом позавчера на обходе?

Стюре пробурчал «угу», однако ничего не пожелал добавить.

— Ты прекрасно понимаешь, что мы встревожились. Нечто по-настоящему тяжкое ? Что это значит? И подсказка — буквы У-Бе?