Ханнес Ростам - …Ваш маньяк, Томас Квик

Раз за разом я пытался что-то сказать, однако все произошедшее настолько потрясло меня, что я не мог выдавить из себя ни звука. Наконец я услышал свой голос, который произнес:

— Если дело обстоит так, что ты не совершил ни одного из этих убийств, то сейчас тебе выпал уникальный шанс.

В крошечной комнатке повисла столь натянутая пауза, что напряжение ощущалось почти физически. Мы оба понимали, что происходит. Стюре был близок к тому, чтобы сообщить мне, что все сказанное им за те годы, когда он назывался Томасом Квиком, — ложь. В принципе он уже сказал это.

— Тебе выпал уникальный шанс, — повторил я.

— Я живу в отделении, где все поголовно верят в мою виновность, — тихо проговорил Стюре.

Я кивнул.

— Мой адвокат уверен, что я виновен, — продолжал он.

— Я знаю, — ответил я.

— Шесть судей признали меня виновным в восьми убийствах.

— Я знаю. Но если ты невиновен и готов рассказать правду, то все это не имеет ни малейшего значения.

— Думаю, нам сейчас придется прерваться, — сказал Стюре. — Это слишком большой кусок, чтобы я мог проглотить его за один раз.

— Могу я прийти снова?

— Ты всегда долгожданный гость. В любое время.

Даже не помню, как я вышел из здания больницы: в памяти сохранилось лишь то, как я стою на парковке у машины и разговариваю по телефону с руководителем проекта Юханом Бронстадом со шведского телевидения. Вероятно, я довольно бессвязно рассказывал ему об этой поворотной встрече и о том, как она завершилась.

Вместо того чтобы поехать домой в Гётеборг, как изначально планировалось, я отправился в сэтерский отель и снял номер на сутки. Долго и бессмысленно бродил взад-вперед по номеру, пытаясь сосредоточиться. Осознал, что мне больше некому позвонить, чтобы поделиться переполняющими меня впечатлениями.

Мне было строжайшим образом сказано, что запрещается звонить Стюре после шести вечера. Часы показывали без двух минут шесть. Я позвонил по телефону для связи с пациентами 36-го отделения. Стюре подозвали к телефону.

— Я только хотел спросить, как ты себя чувствуешь после нашей встречи, — сказал я.

— Спасибо, хорошо, — ответил он. — Я чувствую, что со мной происходит что-то хорошее.

Голос Бергваля звучал бодро, и это придало мне мужества.

— Я остался в Сэтере, — признался я. — Можно я приду навестить тебя завтра?

Его ответ последовал незамедлительно, без малейших размышлений:

— Приходи!

— Я не совершил ни одного из тех убийств, за которые был осужден, и ни одного из всех остальных, в которых я сознался. Вот так обстоит дело.

На глаза Стюре навернулись слезы, голос изменил ему. Он пристально смотрел на меня, словно пытаясь заглянуть мне в душу и понять, верю я ему или нет.

Единственное, что я знал, — что он солгал. Но лжет ли он мне сейчас или лгал тогда, когда признавался? Или в обоих случаях? Ответа я не знал, но шансы разобраться во всем этом выросли на порядок.

Я попросил Стюре рассказать мне всю историю с самого начала, чтобы я смог ее понять.

— Когда я в тысяча девятьсот девяносто первом году попал в Сэтер, то питал надежду, что пребывание в больнице поможет мне сделать шаг вперед, лучше познать и понять самого себя, — неуверенно начал он.

Его жизнь была сломана, самооценка упала до нуля. Он искал экзистенциального подтверждения, хотел стать кем-то, ощущать осмысленность бытия.

— Меня давно интересовала психотерапия, в особенности психоанализ, и именно на этом пути я надеялся обрести веру в себя, — пояснил он.

Один из врачей отделения, Чель Перссон, который, к слову сказать, не был психотерапевтом, сжалился над ним, однако Стюре очень скоро понял, что он не слишком интересный пациент. Когда Чель Перссон попросил его рассказать о своем детстве, Бергваль ответил, что у него не осталось никаких особых воспоминаний, — ничего, достойного внимания, в его детстве не происходило.

— Довольно скоро я понял, что нужно предъявить свидетельства из детства, травматические воспоминания о драматических событиях. И какова же была реакция, когда я начал рассказывать нечто в этом духе! О, какой был успех!.. Потом речь пошла о том, что я сам подвергался сексуальным посягательствам и избиениям, в результате чего и стал преступником. История рождалась на сеансах психотерапии, а создание моих рассказов облегчалось бензодиазепинами.

Стюре страдал зависимостью от бензодиазепинов еще тогда, когда поступил в Сэтерскую больницу в апреле 1991 года, и со временем препаратов становилось больше, а дозы увеличивались. По словам Стюре, это являлось результатом того, что происходило на психотерапевтических сеансах.