Юрий Селезнев - Фантастичeское в современной прозе

Что открывает он нам в понимании, скажем, народного характера сегодня?

Это смотря как смотреть и смотря что видеть. Можно, конечно, и так, как видел, например, современник и сотоварищ по журналу ("Русское слово") Писарева Варфоломей Зайцев, который всерьез утверждал: в русских сказках "из трех братьев два старшие обыкновенно неглупы, а третий глуп, и этот-то знаменитый Иванушка-дурачок и есть любимый герой народных сказок! Таким образом, в них отражается симпатия народа к глупости и твердая вера в то, что дураку на свете жить лучше, чем умному".

А вот мудрец Пришвин признается: "Начинаю еще яснее видеть себя, как русского Ивана-дурака, и удивляться своему счастью, и понимать - почему я не на руку настоящим счастливцам и хитрецам.

У меня такого ума-расчета, чтобы себе самому было всегда хорошо и выгодно, вовсе нет. Но, если я все-таки существую, и не совсем плохо, это значит, что в народе есть место и таким дуракам".

Уже и эти два примера не наталкивают ли на мысль, что в "наивном образе", созданном народной фантазией, не так уж и мало реальности.

Если люди разных эпох, задумываясь над проблемами жизни, времени, над судьбами народными, не просто упоминают образ, но, постигая его, пытаются осмыслить и разрешить мучащие их вопросы, то так ли наивен, только ли забавен сам образ? Так ли уж нереально он фантастичен? И не заключена ли в нем глубокая бытийная философия, мудрость, современная, может быть, и нашей с вами эпохе?

Едва ли не в каждом народном образе, в его порою скрытом для нас, реалистов, подспуде, таится удивительная созидательная сила, которую Пришвин называет легендой или сказкой. "Легенда как связь распадающихся времен - вот единственно реальная в свете сила (курсив мой. - Ю. С.). Сказка - это связь приходящих с уходящими".

И не случайно писатели начинают обращаться к фольклорным образам, открывая в них не только философскую глубину, но и широту, связующую времена.

Ну а что же беснующиеся в сказке Шукшина "До третьих петухов" черти? "И они не произвольная придумка автора, но тоже одно из древнейших порождений народной фантазии, емкое бытийное обобщение, прочно вошедшее в наш обиход. Привычный образ русской сказки - темная, враждебная человеку и миру, разрушительная (но умная) стихия ("нечистая сила") вошла в сознание нашего народа и уже в древний период стала традиционным литературным персонажем. Вспомним этот образ в "Повести о путешествии Иоанна Новгородского на бесе в Иерусалим", в "Повести о Савве Грудцыне", в пушкинской "Сказке о попе..." и его же философски трагическое истолкование в стихотворении "Бесы"... Происходит как бы постепенное накопление возможностей и проявлений внутри единого по сути образа. Каждое последующее конкретное его воплощение как бы потенцирует в себе и все известные предшествующие.

(Естественно, это относится не только к образу черта.) Кстати, суть такого явления как бы наглядно подчеркнута, например, и эпиграфом из Пушкина в романе Достоевского "Бесы", и всем идейно-образным строением произведения. Черт прошел и через роман "Братья Карамазовы", всплыл в символике "Мелкого беса" Федора Сологуба, определил атмосферу бесовщины в "Мастере и Маргарите" Михаила Булгакова.

Черти Шукшина явно из этого ряда.

В отмеченном характере подобной традиционности образов уже заключена способность "соединять времена".

Я вовсе не хочу сказать, что в конкретном воплощении сказки "До третьих петухов" ее автор сумел создать образ, включающий в. себя и то, что было достигнуто в этом плане Пушкиным, Гоголем, Достоевским и т. д. Нет, конечно же, здесь нужно говорить скорее о весьма ощутимых утратах. Но традиционный образ живет еще и как бы своей особой жизнью - в опыте читателя, невольно подключающего данный конкретный образ к тем его воплощениям, которые уже отложились в его сознании. Конечно, для этого нужна определенная подготовленность читателя к сотворчеству с писателем. Но без этой внутренней традиции сознания нет и истинного читателя. Ибо чтениеэто не столько получение информации, сколько - и прежде всего, и главное внутренняя созидательная работа сознания.

Но все-таки каков внутренний смысл традиционного образа, в чем его созвучие нашему времени?

Говоря о традиционном- образе, и обратимся к традиции.

II

Русская классическая литература - явление особое, всемирно-историческое. ЕГО можно и нужно осмысливать не только в -ряду литератур других стран, нр и вместе с тем в цепи вершинных явлений истории развития человеческого духа. XIX век в нашей литературе - это русская эпоха мировой истории культуры. Россия заставила мир прислушаться к своему новому слову в общемировом диалоге культур, поставила мир перед необходимостью взглянуть на себя, на свои проблемы русскими глазами.