figure class="banner-right"
figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure
Сам террористический акт в Сараеве производил впечатление не столько грозной и неотвратимой мести зловещей «Черной руки» (так называлась сербская боевая организация, куда входил Принцип), сколько изрядного сумбура вместо музыки. Добираясь в Сараево из Сербии, террористы успели между собой разругаться, и боевая группа сократилась, еще не доехав до места теракта. Само покушение с первого раза не удалось — бомба отскочила от сложенного верха кабриолета и разорвалась на мостовой. Бомбист Чабринович проглотил пилюлю с цианистым калием и бросился с набережной в реку, однако пилюля была слаба: бомбист только проблевался, а попытка утопления тоже не удалась — вследствие жаркой погоды р. Миляцка сильно обмелела. Чабриновича полицейские извлекли из-под моста и долго били. Невредимый эрцгерцог прибыл в ратушу, где его встретил городской голова и начал произносить приветственную речь. Франц-Фердинанд этого уже не вынес: «Господин мэр, я прибыл в Сараево с дружественным визитом, а в меня кто-то бросил бомбу. Это возмутительно!», — но затем успокоился и сказал: «Теперь вы можете продолжать». Казалось бы, опасность миновала, но кому суждено быть застреленным, тому суждено. На обратном пути из ратуши Принцип пробился к автомобилю эрцгерцога и смертельно ранил Фердинанда и его супругу герцогиню Софию. Так злой рок Габсбургов, погибавших в царствование Франца-Иосифа I один за другим, дошел и до эрцгерцога.
Но до окончательного обрушения оставался еще целый месяц. Эрцгерцог был убит сербскими террористами 28 июня, но только 28 июля Австро-Венгрия объявила Сербии войну, после чего военные ноты пошли обвалом: Германия объявила войну России 1 августа, а Франции 3-го, Великобритания объявила войну Германии 4-го, Австрия, кстати, хотя из Вены все и пошло, вступила в войну с Россией лишь 5 августа. В ходе июльского интермеццо народы и их вожди сами и верили, и не верили в неизбежную войну, хотя, казалось бы, отчего не поверить, ведь практически все, от генштабов ведущих держав до непосвященных в тонкости военного планирования обывателей, полагали, что война будет быстротечной — что-то вроде франко-прусской войны 1870–1871 гг., и никакого самоубийства Европы не предвидели. П. Н. Дурново с его «Запиской» к Николаю II, в которой он предсказывал, что война приведет к катастрофе, причем не только Россию, но и Германию, на общем фоне смотрелся большим оригиналом.
С одной стороны, вроде бы все понимали, что дело серьезное, наследников трона не каждый день убивают и последствия неминуемы: «Утром привезли с почты газеты. Отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал: “Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война!”» С другой стороны, поражает количество интернированных после 1 августа туристов и курортников. Вроде бы верхушка европейского среднего класса и выше (не рабочие же с крестьянами ездили тогда отдыхать за границу) должна была понимать, что после 28 июня не до курортного отдыха. Но нет, и отнюдь не только русские явили бесшабашность. Тонкий исторический мыслитель, австрийский подданный С. Цвейг успел уехать с самым последним поездом из бельгийского Остенде, где предавался морским купаниям. Когда поезд вошел на территорию Германии, навстречу ему уже шли эшелоны армии вторжения.
Июльский сюрпляс объяснялся неопределенностью системы союзов. Уверенности в том, что союзники безусловно исполнят свой долг, не было, и весь июль был посвящен зондажу: что же все-таки на самом деле с союзной верностью? Без расчета на которую лезть в драку никому не хотелось.
Даже Австро-Венгрия, чья честь была непосредственно задета сараевским убийством, сперва колебалась. Для союзной консолидации 5 июля в Берлин был отправлен специальный посланник граф Ойош, который должен был прояснить позицию Германии. Только после явственной поддержки Берлина Вена приобрела должную смелость. Сходные колебания испытывала Россия: прежде чем поддержать Сербию, она желала прояснить решимость Парижа. Прояснение настало 20 июля, когда президент республики Пуанкаре прибыл в Петербург и недвусмысленно подтвердил сердечное согласие применительно к сараевскому казусу. Англия как всегда сказала надвое, Россия и Франция поняли позицию Сент-Джеймсского двора в том смысле, что Англия выступит на их стороне, — что и случилось, Германия же поняла так, что Англия не прочь сохранить нейтралитет, каковые британские намеки придали Берлину дополнительную решимость. С Россией и Францией без Англии немцы рассчитывали управиться.
Читать дальше
