Ж. Оганян - Афоризмы великих мужчин

Редко можно разглядеть трещину в колоколе, и узнается она лишь по звуку.

Слепой шарлатан на рынке продает воду, предохраняющую от слепоты. Он не верил в нее и ослеп.

Слуги, не имеющие господина, не становятся от этого свободными людьми — лакейство у них в душе.

Собака в наморднике лает задом.

Совершенство мира всегда адекватно совершенству созерцающего его духа. Добрый находит на земле рай для себя, злой уже здесь вкушает свой ад.

Страдание нравственное легче вынести, чем физическое, и, если бы, например, мне дали на выбор больную совесть или больной зуб, я избрал бы первое.

Странная вещь — патриотизм, настоящая любовь к родине! Можно любить свою родину, любить ее целых восемьдесят лет и не догадываться об этом; но для этого надо оставаться дома. Любовь к немецкой отчизне начинается только на немецкой границе.

Случайный визит в дом умалишенных показывает, что вера ничего не доказывает.

Смех заразителен, так же как и зевота.

Странное дело! Во все времена негодяи старались маскировать свои гнусные поступки преданностью интересам религии, нравственности и любви к отечеству.

Сущность музыки — откровение, о ней нельзя дать никакого отчета, и подлинная музыкальная критика есть наука, основанная на откровении.

Женская ненависть, собственно, та же любовь, только переменившая направление. Женщина — одновременно яблоко и змея.

Женщины знают только один способ нас осчастливить и тридцать тысяч способов сделать нас несчастными.

Женщины творят историю, хотя история запоминает лишь имена мужчин.

За тучными коровами следуют тощие, за тощими — полное отсутствие говядины.

Замечено, что священники всего мира — раввины, муфтии, доминиканцы, консисторские советники, попы, бонзы, — короче, весь дипломатический корпус божий, — отличаются фамильным сходством лиц, характерным для людей одного промысла.

Когда Богу на небе скучно, он открывает окно и смотрит на парижские бульвары.

Когда глаза критика отуманены слезами, его мнение немногого стоит.

Когда порок грандиозен, он меньше возмущает. Англичанка, стыдившаяся голых статуй, была менее шокирована при виде огромного Геркулеса: «При таких размерах вещи не кажутся мне такими уж неприличными».

Когда сходятся кухарки, они говорят о своих господах, а когда сходятся немецкие авторы, они говорят о своих издателях.

Когда уходят герои, на арену выступают клоуны.

Когда-то я думал, что всего ужаснее женская неверность, и, чтобы выразиться как можно ужаснее, я называл женщин змеями. Но, увы! Теперь я знаю: самое ужасное — то, что они не совсем змеи; змеи ведь могут каждый год сбрасывать кожу и в новой коже молодеть.

Кого Юпитер хочет наказать, того он делает поэтом.

Красивые рифмы нередко служат костылями хромым мыслям.

Талант мы угадываем по одному-единственному проявлению, но чтобы угадать характер, требуется продолжительное время и постоянное общение.

Талмуд есть еврейский католицизм.

Там, где кончается здоровье, там, где кончаются деньги, там, где кончается здравый человеческий рассудок, — там повсюду начинается христианство.

Те, кто здесь, на земле, пил чашу радости, расплатятся там, наверху, похмельем.

Теперь не строят готических соборов. В былое время у людей были убеждения; у нас, современников, есть лишь мнения; а мнения мало для того, чтобы создать готический храм.

То хорошо у нас, немцев, что никто еще не безумен настолько, чтобы не найти еще более сумасшедшего, который понимал бы его.

Только великий поэт может понять поэзию своего времени. Поэзию прошлого легче понять.

Только решетка отделяет юмор от дома умалишенных.

Только родственная скорбь исторгает слезы, и каждый, в сущности, плачет о себе самом.

Тот, кто находится высоко, должен так же подчиняться обстоятельствам, как флюгер на башне.

Тот, кто хочет влиять на толпу, нуждается в шарлатанской приправе. Даже сам Господь Бог, издавая свои заповеди на горе Синай, не упустил случая основательно посверкать молниями и погромыхать, Господь знал свою публику.