Фильм, конечно же, о любви, о которой не говорят в публицистических программах. Никита Михалков в очередной раз воплотил киносюжет, с которым он уже сталкивался в обеих своих ипостасях, актера и режиссера, и не раз. У мужчины и женщины, которые любят друг друга, но которым не суждено быть вместе, есть только одна ночь. Они все знают, но без оглядки ввергаются в кратковременную пучину страстей, и это лишь усиливает последующую боль разлуки. В этот раз одному из персонажей приходится выстраивать очень сложную логическую конструкцию только ради того, чтобы оправдать эпизод, в котором герой Мартиньша Калиты, безымянный поручик, смотрит с вершины обрыва вслед уходящему пароходу, на котором уезжает так внезапно и безотчетно отдавшаяся ему женщина, даже имени которой он не потрудился узнать. С ним один в один рифмуется эпизод из «Сибирского цирюльника», где тоже была ночь страстей, косвенной платой за которую стали десять лет каторги для любовника. Ближе к финалу американка Джейн приезжает в Сибирь к осужденному юнкеру, не застает его, узнает, как развивалась его личная жизнь, по фотографиям и поворачивает назад. Каким-то сверхъестественным образом она попадает в поле зрения искомого каторжанина и заставляет его пережить немыслимые муки, которые так достоверно почти пятнадцать лет назад сыграл Олег Меньшиков. Тогда он изобразил жест отчаявшегося мужчины — закурил папиросу. Поручик из «Солнечного удара» бросается с невероятной высоты в воду и самозабвенно плывет.
Пароход как место действия и обилие кадров с работающими механизмами (Михалков, видимо, хотел их преподнести как олицетворение движения неумолимого времени, но они были восприняты совершенно иначе, особенно в контексте эротической сцены) напоминают о фильме Джеймса Кэмерона «Титаник». В «Солнечном ударе» мы тоже какое-то время наблюдаем мир, в котором все устроено почти идеальным образом. В нем беспечные люди живут в стиле водевиля: на их долю выпадают маленькие безопасные приключения вроде погони по всему пароходу за ускользающим шарфом, но лишь для того, чтобы слегка ее разнообразить. Шарф, который как живой летает над палубой, — цитата из «Рабы любви», еще одного фильма Михалкова, где опять всплывает тот же сюжет: они любят друг друга, но вместе им быть не суждено; мало того, герой не просто удаляется куда-то в Сибирь, он погибает, впрочем, как и главный герой «Титаника». Это едва ли не главная мифологема в необычайно цельном художественном мире Михалкова: стоит мужчине и женщине перешагнуть черту, максимально сблизиться, как сразу запускается какой-то страшный механизм, который одновременно возводит между ними непреодолимую стену и рушит идеальный мир, где шарф ни с того ни сего может сорваться и полететь куда-то вдаль.
Сам Михалков в «Солнечном ударе» появляется мельком на фотографии в узнаваемом образе судовладельца Паратова из «Жестокого романса» Эльдара Рязанова. И мы словно бы наблюдаем развитие альтернативного финала пьесы Островского, в котором Лариса Огудалова вышла замуж за того, в кого была влюблена. Как будто в этом случае Бог сжалился над Адамом и Евой и после того, как они отведали плодов с Древа познания Добра и Зла, дал им еще один шанс. Но еще одно искушение и следующее за ним грехопадение неизбежно. Мало того что оно неизбежно, так оно еще необъяснимо. Все, что нам предлагает Бунин, — фраза, слетевшая с уст незнакомки: «На меня точно затмение нашло…» Михалков заставляет поручика многократно повторять вопрос: «Как это случилось?», имея в виду прежде всего те метаморфозы, которые происходили в начале XX века с российским государством. Что в очередной раз заставило Каина отречься от Бога и пойти на своего брата Авеля, в какой степени Авель несет за это ответственность? Но в равной степени вопрос «как это случилось?» относится и к ночи, проведенной им с замужней женщиной в маленьком провинциальном городе. Объяснительная формула, вынесенная в название рассказа и фильма, «Солнечный удар», всего лишь говорит о том, что в жизни человека есть моменты, когда он не в состоянии себя контролировать, что существует предопределенная цепь событий, которые ему суждено пережить. Рано или поздно в жизни человечества наступают дни Каина — те самые трагические «окаянные дни», о которых писал в своих дневниках Бунин.
Михалков тоскует о потерянном рае, земную проекцию которого он усматривает то в дореволюционной России, то в общности советских людей из тех времен, когда он совершал свои первые шаги в кинематографе. Он упрекает в слабости Авеля, воплощением которого стали белогвардейцы, отказывающиеся от сопротивления до конца и наивно верящие обещаниям красноармейцев до такой степени, что с готовностью выдают ротмистра, в котором еще осталась сила сопротивления. Он и упрекает Каина, и сострадает ему в том, что подменил веру в Бога верой в теорию Дарвина о происхождении видов. В мальчике Егории, который вырос в Георгия Сергеевича и отправил на дно баржу с белогвардейцами, угадывается будущий комдив Котов из «Утомленных солнцем», которого на протяжении вот уже почти двадцати лет своей плотью и кровью на экране воплощает сам Никита Михалков и которому еще только предстоит проиграть схватку с переродившимся Авелем — бывшим дворянином, а теперь не знающим пощады энкавэдэшником Митей. Так что «Солнечный удар» — это еще и своего рода приквел «Утомленных солнцем».
Читать дальше
