Дмитрий Губин - Записки брюзги, или Какими мы (не) будем

Второе: тем, кому мерзки оба клана, остается возможность побыть пресловутой прослойкой, причем не без комфорта, имея доход выше раба, но не имея политических рисков бар: надо только держать баланс. Кажется, именно это и имел в виду империалист Дима Быков, сказав как-то, что любит империю за возможность спрятаться в ее складках (ну да, в прозрачной демократии не спрячешься). И кто бы сказал, что пышущий жаром Быков, эдакий Алексей Толстой нашего времени, некомфортно живет?

Третье: надо получать удовольствие от восстанавливаемой связи времен, о которой так грезила интеллигенция во времена СССР. От созерцания картины Руси и России, воссоздающейся на глазах. Ну да, квартал под Мариинский театр снесли, а театр не построили; ну да, небоскреб «Газпрома» убьет небесную линию Петербурга. Но Николай Второй вообще планировал снести часть петербургского центра под строительство «возвышенного метро» (представляете Северную Венецию с сабвэем?) Не нравится ста сорокаметровый небоскреб? – не надо участвовать в его строительстве и надо терпеливо ждать, пока средства на зачистку района под стройку будут освоены; тогда там вместо газпромовского гиганта возведут квартал элитного жилья. Что же до справедливости, то в Петербурге в 1913-м году судили группу строительных подрядчиков, наворовавшихся на двухсотлетии города: время ускорилось, и нам, возможно, надлежит ждать не 2013-го, а всего лишь 2008-го.

Зато оглянитесь по сторонам: нынешний переход России на дореволюционные рельсы делает ясными многие прежде туманные картины: мечта историка! Как пел Окуджава, «а прошлое яснее и ясней». Вот я долго не мог понять, как после революции народ-богоносец мог крушить храмы и допускать расстрелы попов – а теперь, после попыток ввести основы православия в школах, после пасхальных служб со словами: «Дорогой Владимир Владимирович», очень даже пониманию. Потому что православие в России есть не вера в бога, а вера в русское – с барством и рабством – устройство жизни. Исчезнет устройство – рухнет и православие, сохранившись на уровне кружка ревнителей старины. Сегодня вообще очень понятно, откуда взялась революционная ситуация в России в 1905-м и в 1917-м. Понятно, например, почему Морозову давали заигрывать с революционерами: просто его не успели отправить, отобрав собственность, в Краснокаменск.

Конечно, общественное устройство по принципу «барство-рабство» есть вещь опасная в том смысле, что постоянно провоцирует смену элит: шантрапа, пробравшись во власть, хамеет и перестает ощущать запросы толпы. Но с другой стороны, хамство – это глубинный настрой толпы: какой обладатель на последние деньги купленного «жигуленка» не мечтает на джипе сгонять с дороги тех, кто на «Жигулях»? И значит, мягкая смена элит успокаивает толпу, в отличие от революции – а мягкая смена элит скоро нам предстоит.

Здесь бы я и поставил точку рассуждением о приоритете эволюции над революцией, тем самым превращая письмо ученым соседям в некотором роде в письмо Булгакова товарищу Сталину, но есть еще одно соображение, касающееся поведения той самой укрывшейся в складках империи прослойки, к которой я сам принадлежу – и, подозреваю, к которой принадлежит немало читателей «Огонька».

Во-первых, хватит иллюзий по поводу альтернативных – европейских, американских, протестантских, азиатских, китайских – путей России. Быть русским – это значит принимать как данность барскорабство. Кто это принимает – тот и русский, будь то гастарбайтер, подставляющий выю под строительное ярмо, или атомный православный, своими хоругвями, как отмычкой, отворяющий дверь во власть. А кто не принимает – тот эмигрирует в мир с иным устройством жизни (горькая правда в том, что большинство российских фрондеров просто боится или не может в этом ином мире с тем же комфортом существовать: в России мыслящий класс во многом кайфует именно от того, что не причастен ни к тупости черни, ни к мерзости власти).

А во-вторых, прослойке пора определяться с правилами и параметрами своего прослоечного существования. Иначе получится, как с милым и тонким что-где-когдашником Михаилом Барщевским, который, придя работать во власть, тут же нацепил наличный «Мерседес» хамскую «мигалку», хотя его не принуждали.

Никто не мешает сегодня внутри своего кондоминиума, своего дома, своего подъезда, своего двора жить абсолютно европейским укладом, – то есть в равенстве, справедливости, законности и чистоте. Как, собственно, никто не мешал и до революции, когда ходили в галошах и не воровали галошных стоек из Калабуховского дома. У меня есть подозрение, что именно этот стиль жизни внутри образованного (но не являющегося властью) класса до революции и создает у нас теперь иллюзию дореволюционной России как европейской державы.